Американка - Юрий Марксович Коротков

красную зарю. Прощай, родной город! Прощай, школа! Прощайте, Танька, Леха и Антонина! Вам передадут мою пробитую пулей буденовку, вы будете утирать ею горькие слезы. Но слезами героя не воскресишь!

ГРЕХИ НАШИ

Вскоре Леха с Антониной расписались.

Я, свежеподстриженный по Лехиному приказу, мрачно сидел рядом с ними за свадебным столом. Стол начинался в коридоре, загибался, как коленвал, из большой комнаты в маленькую и заканчивался в кладовке. По одну сторону сидели Лехины дружбаны, такие же здоровые, как и он, и Антонинины подружки с одинаковыми начесами, по другую — соседи и знакомые родителей — мужики в орденах, тетки в стеклянных брошках.

Подружки переглянулись, хихикнули в ладошку и завели любимую песню:

— Горько! Горько!

Дружбаны поддержали их басом.

Леха и Антонина скромно потупились, будто не понимая, чего от них хотят, — Антонина даже румянец выдавила, — потом встали и принялись сосаться. Я отвернулся, чтоб не стошнило.

— Пять! Шесть! Семь! — радостно считали гости. — Тридцать восемь! Сорок девять!..

— Грех-то какой, — негромко сказала старуха рядом со мной. — Родителей не дождались. И брат недавно погиб…

— Вынужденная посадка, — ухмыльнувшись, пояснил однорукий дядя Гоша.

Я потянулся было к бутылке портвейна, но тут же Леха и Антонина, будто по команде «равняйсь» на пионерской линейке, повернули ко мне головы. Я вздохнул и налил нарзану…

 

Ночью я бесшумно сполз с кровати. Не дыша, ступая на цыпочки в полутьме между столов и стульев, я подкрался к Антонининой двери и наклонился ухом к замочной скважине. Я даже глаза закрыл, чтобы лучше слышать, поэтому не увидел, как дверь так же бесшумно приоткрылась и оттуда появилась Лехина пятерня.

Он отечески положил ее мне на голову, оттянул палец и вломил такой щелбан, что я сел на пол.

Потом я долго ворочался на скрипучей раскладушке на кухне, среди пирамид немытых тарелок, за стеклянной дверью, запертой снаружи на швабру.

 

— Знаешь, что такое свадьба? — весело спросил Дема. Мы курили за сараями. Он, щуря глаз от дыма, пиликал на гитаре.

— Ну? — нехотя отозвался я.

— Это торжественный пуск дыры в эксплуатацию! — Дема заржал. Даже Кисель хихикнул.

Я понуро молчал.

— Не, серьезно, Коляда! — не унимался Дема. — Во стыдуха-то! Теперь на сеструху твою каждый смотрит и знает, что ее Леха шпарит! Вот сегодня ты спал, а он ее шпарил! Туда-сюда! — показал он гитарным грифом.

— Отвали! — сказал я. Я действительно чувствовал себя виноватым, но все же это было не по-товарищески.

— Да хватит, Дема, правда! — вступился Кисель. — Все на этом свете грешны. Ты ведь тоже не просто так появился — твой батя с матерью…

— Че? А это видел? — Дема сунул ему под нос кулак. — Ты моего батю не трожь!.. А знаешь, почему раньше времени расписались? — снова повернулся он ко мне. — Весь город знает. Потому что… — он смачно пропердел губами и показал пузо. — Как ты в школу покажешься — не знаю…

— Еще слово скажешь — я тебе морду разобью, понял? — заорал я. — Моя сестра, не твоя! Что хочет, то и делает, и не твое собачье дело!

Дема довольно осклабился и запел, кося на меня глазами.

Запизде… запись сделали мы в ЗАГСе

Прямо сра… прямо с раннего утра…

— А че? — невинно пожал он плечами. — Я не говорю, я пою…

Палец в жо… палец в желтеньком колечке

Заперде… запер девку навсегда!

Я врезал ему в морду. Дема выронил гитару и вскочил, изумленно глядя на меня:

— Ты!.. Друга!.. Ни за что!..

Он бросился на меня, мы сцепились и покатились по земле, по плевкам и чинарикам. Кисель прыгал вокруг, пытаясь разнять.

— Мужики-и! — к нам мчались Петька-Черный и еще несколько железнодорожных, издалека маша руками. — Айда! На горке вагон с арбузами!

Мы тотчас вскочили.

— Потом договорим еще! — пообещал я.

— Заметано! — зловеще подтвердил Дема, и мы побежали к горке.

 

Вагон, в зарешеченных окнах которого светились арбузы, стоял на крайнем пути. Он не дошел до состава, и путеец в грязной оранжевой накидке бил стальным клином на ручке под колеса, подкатывая его ближе.

— Погоди, пускай отойдет, — скомандовал Черный. Мы залегли в кустах над крутым откосом, как партизаны.

Путеец, подхватив тормозной башмак, ушел к другому составу, и мы посыпались вниз, только Кисель остался стоять на бровке.

— Чего ты? — нетерпеливо обернулся я. — Айда быстрей!

Кисель уныло покачал головой:

— Воровать — грех…

— Ты че, дурак? — я даже засмеялся. — У кого воровать? Это же ничьи еще арбузы!

— Государственные, — сказал Кисель.

— А мы кто — не государство? Значит, и наши тоже. А государство твою церковь на фиг послало!

Кисель колебался.

— Да пошел ты! — отмахнулся я и побежал за ребятами.

— Мужики! — отчаянно крикнул Кисель. — Подождите! И я с вами. Подождите меня, мужики! — он прыгнул вниз и, бестолково маша руками, оскальзываясь на траве, покатился с откоса.

Черный, Дема и я быстро забрались на крышу вагона. Кисель тоже ухватился было за лестницу.

— Куда! — зашипел Дема. — Не пролезешь. Внизу лови!

Свесившись с крыши, мы выбили ногами деревянные решетки на узких окнах, протиснулись внутрь и стали выбрасывать арбузы. Мужики ловили их, укладывая на щебень и глядя за атасом.

— Харэ! — сказал Черный. — Больше не унесем.

Мы соскочили вниз, подхватили каждый по два арбуза и вскарабкались на обрыв. Последним появился Кисель, пыхтя, как паровоз, потный и счастливый.

— Ох, порубаем! — Дема возбужденно потер ладони. — Спорнем, два сразу съем.

— Гляди, забыли! — засмеялся Кисель, указывая на одинокий полосатик, светящийся на промасленных шпалах. — Сейчас притащу! — и он кинулся обратно.

Когда он, неуклюже переваливаясь, добежал до цели, с горки покатился груженный лесом вагон, заметался из стороны в сторону на стрелках и вышел на крайний путь. Кисель стоял спиной и не видел, он подобрал арбуз и разогнулся. Визжа тормозным башмаком, вагон несся на него.

— Атас! Кисель, атас!! — мы прыгали на бровке и указывали ему за спину.

Кисель не слышал нас за грохотом горки, он кивнул и гордо поднял арбуз над головой. В последнее мгновение он все-таки обернулся, и стопудовый кулак сцепки