Сначала женщины и дети - Алина Грабовски

– Ты так говоришь, будто я ненормальная. А я нормальная. – Над нами пикируют чайки, и мы обе поднимаем головы: рефлекторно, в детстве чайки часто крали у нас еду. Сестра так злилась, что хватала острые куски плавника и гонялась за ними по берегу. – Помнишь, чайка схватила пакет с морковными палочками и стала летать и махать им прямо у тебя перед носом? Подлая тварь. – Я надеюсь сменить тему.

Она показывает птицам вытянутый средний палец.

– Все они подлые! Злобные скоты!

– Помнишь, как ты их называла? Дьявольские голуби?

– Крылатые мешки с дерьмом, – смеется она. Я уже не помню, когда слышала этот смех – звонкий, без горечи. – Ладно, – говорит она, – надо вернуть малолетнего преступника в школу. – Мы идем к парковке, лавируя меж кучек засохших водорослей и отгоняя руками мух. – Нечестно, что он тебя так любит, – говорит она.

– Он любит меня, потому что я – не ты. – Мы подходим к деревянному настилу и взбираемся на дюну. Эрик стоит на парковке, прислонившись к запертой машине сестры.

Ветер треплет ее волосы; я тянусь и убираю пряди с ее щеки. Она, прищурившись, смотрит на меня.

– Я тебя совсем не узнаю.

– В плохом смысле?

– Нет. Просто ты другая. Не в плохом и не в хорошем смысле.

Она никогда не отвечает прямо.

– Всегда хотела стать другой. Меня устраивает.

Она напряженно и серьезно кивает.

– И чем хочет заняться эта другая Бринн?

– Имеешь в виду по жизни? Вообще?

– Нет, прямо сейчас.

– Я думала, я наказана.

Она обгоняет меня и нетерпеливо машет рукой: мол, догоняй.

– Да брось. Я просто злюсь, потому что вы с Эриком затеяли веселую авантюру. А мне тоже хочется быть классной. – Она берет меня за руку и тянет ее на себя, как канат.

Уклон становится круче, и мы ускоряем шаг. Ветер с моря гонит нас вперед, будто кто-то упирается ладонями в спину. У самого конца настила оглядываюсь на песчаные дюны; осока торчит из песка, как иглы дикобраза. Океана не видать. Но я знаю, что по ту сторону бледных дюн кричат чайки, волны накатывают на берег, а наша морская звезда обнимает щупальцами камень. Соль густо пропитала воздух, как пыльца. Жаль, что Люси всего этого не видит.

– Так куда поедем? – спрашивает она.

Я прищуриваюсь, и окружающий мир превращается в цветные полосы: голубые, желтые и зеленые. Текущий момент становится отпечатком, воспоминанием. Видимо, это и происходит с наступлением каждой новой секунды.

После первых нескольких припадков Люси перестала спрашивать «что случилось?» Теперь она спрашивала «где я была?» Как будто на это время она переносилась в другое измерение и при желании могла бы туда вернуться. Я ей завидовала, ведь мне не суждено было туда попасть.

– Домой, – отвечаю я, – кажется, я хочу домой.

Сестра фыркает.

– Тоже мне авантюра.

– Вполне, – отвечаю я. – Я давно не была дома.

В старом доме поднимаюсь по лестнице в мансарду Люси. После несчастного случая я была там только один раз, делала уборку. Она почти никогда не разрешала мне заходить в ее комнату, не позволяла даже принести корзину с чистым бельем, которое я с такой заботой стирала и складывала. Она была папиной дочкой. Он купил ей первый набор кистей, толстую папку для акварели и пастельные карандаши с грифелями, похожими на расплавленный воск. Я возила ее в музей, но лишь потому, что тот был дешевой и познавательной альтернативой гаджетам. Моими подарками ей были рабочие тетради по математике, пособия по подготовке к вступительным экзаменам и графический калькулятор размером с сотовый. Позволь ей быть собой, твердил Чарли. Но он не понимал. Он и сам мог быть собой лишь по одной причине, и этой причиной была я.

Верхняя ступенька лестницы скрипит под босыми ногами. Я закрываю глаза и захожу к ней в комнату. Чего я боюсь? В призраков я не верю. И все равно приходится делать усилие и заставлять себя открыть глаза. Я жду какой-то особенной реакции при виде ее узкой кровати, поцарапанного стола и секретера с отпечатками кружек (почему она всегда ставила кружки на стол без подставки, хотя я много раз просила этого не делать?). Но ничего не происходит. Люси здесь больше не живет. Как и я.

Но потом я поворачиваюсь к белой простыне, которой затянута стена над ее кроватью. Под простыней – рельефная картина, которую она рисовала бог знает сколько. Чарли разрешил ей рисовать на стенах, когда я ездила на конференцию в Нью-Йорк. А я так рассердилась, когда вернулась, что готова была притащить старую банку белой краски из подвала и все закрасить. Но Чарли сказал, что никогда мне не простит, если я закрашу ее творчество, и я поняла, что он прав.

Простыня слетает легко, стоит лишь потянуть за край. Я никогда не была человеком творческим и не умею интерпретировать искусство, могу лишь им любоваться. Но эти мерцающие дюны, непрозрачные, но сияющие глубины, несомненно, меня будоражат. Я чувствую себя так, будто забрела в самую темную часть ее сознания, которую никогда не понимала, несмотря на все старания. Я подхожу к стене и прижимаюсь щекой к акриловой краске, гладкой, холодной, будто стеклянной. Внизу скрипит дверь гаража. Чарли приехал. Открывается входная дверь.

– Бринн? – окликает меня он. – Ты здесь? Ну ты и припарковалась.

– Я наверху.

Он поднимается наверх, и дом ходит ходуном под его шагами; стена с засохшей краской дребезжит. Внизу лестницы он останавливается. Я вспоминаю, как он стоял там в день, когда мы решили убраться в ее комнате, кладет руку на перила и поворачивается ко мне. Не могу, сказал он тогда. Но сегодня поднимается.

– Что ты делаешь? – Его голова просовывается в квадратный люк в полу.

– Да так, осматриваюсь.

Он подтягивается и залезает наверх с тяжелой одышкой. Зря я ему поверила, когда он сказал, что бросил курить. Он встает возле меня и проводит пальцем по рельефной краске.

– Я принес фотографии.

Я протягиваю руку, и он кладет мне на ладонь флешку.

– Уверена, что хочешь посмотреть? – спрашивает он.

Я отхожу назад, окидываю взглядом картину, и та меняется, как калейдоскоп, в один миг становясь новой и знакомой, как известная история, рассказанная кем-то другим.

– Да, – отвечаю я. – Я готова.

Благодарности

Эта книга появилась благодаря созвездию людей, которые поддерживали меня на протяжении ее написания и публикации. Я упомяну лишь малую часть всех, кто изменил мой роман и его автора к лучшему.

Мой