Америго - Арт Мифо

Я не умру от голода и жажды,

Мой дух питает ледяное чрево.

Меня не тронет лютый зверь из леса,

Клыки и когти не острей клинков.

Не страшен яд, не ведомы болезни,

В доступных муках избавленья нет.

Мне безразлично призрачное время,

Оно не в силах юность одолеть.

Но смерть – мое заветное желанье.

Скажи мне, что прервет мое дыханье?

Скажи, мудрец, как мне найти кончину,

Узнать, каким мир будет без меня?

– Зачем, лукавый, ты смущаешь разум,

Укрытый мхом и усыпленный небом?

Ведь я вовек не слышал речь о смерти,

Она забыта в мире высших Благ…

– О, ты неправ, мудрец. О смерти помнят.

Невинным детям, искушенным страхом,

Украдкою она приходит в мысли,

Ее слова на их устах таятся.

Она хотя не оставляет следа,

Под светом не дает собою тени,

Но бродит по земле унылым духом,

Как всем живым давно знакомый недруг.

– Но чем тебя, мой мальчик, смерть прельщает?

Ведь, умерев, исчезнешь ты бесследно.

Ты места не найдешь на этом свете,

Никто, ничто не даст тебе приюта.

Исчезнешь, как вода в песках пустыни,

Увидев солнце, тут же исчезает.

Исчезнешь, как малейшая песчинка,

Упавши в воды, тут же исчезает.

Исчезнешь, как зарница в поднебесье,

Как камень в бездне, пепел в песне ветра.

Исчезнешь, словно краткий сон забвенный,

Слеза, рукою снятая с ресницы.

– Я заключен неотвратимой силой

В безумный мир, построенный из блага.

Слепит глаза наивной красотою

Его слащавой роскоши убранство.

Его фасад напоминает грезу,

Поток неукротимого виденья.

Его основу зиждет возвращенье:

Без воли – к жизни, без конца – в начало.

Как сущий вихорь носит круговертью

Светила над землей и Океаном,

Так дни забав, смеясь, несут друг друга,

Не различаясь ни в малейшей мере.

Я находил защиту в отрицаньи,

Не признавая давнюю измену,

Невольно заронил в мое сознанье

Гнет жизни искру злого интереса.

Мое стремленье властвовать судьбою

Причудой называют брат с сестрою,

Себя считая смертными; и все же

Их время вечно, судьбы неизменны.

Довольно слов! Искатель мнимой цели,

Пройдя чреду нелепых злоключений,

Из пут ума, сквозь терния сомнений

К тебе воззвал, на помощь уповая.

– Убить тебя, увы, и я не в силах,

Руки не вырвать из заросшей тверди.

Заклятий умерщвленья я не знаю,

Волшебный дар суть пробужденье жизни.

– Прости меня, мудрец великодушный;

Слепая прихоть глушит глас рассудка.

Не оправдать ничем мои надежды,

Но любопытство мучит неизбывно.

Скажи мне вот что: разве ты не умер?

Ты здесь один лежишь в застывшем теле,

И лес тебя давно хранит в покое,

И стаи крылых над тобою реют,

И день и ночь слились в одно теченье,

Окутаны безмолвной синей мглою.

Ты не исчез, не стал ничтожным нечто…

– Для странника другая есть дорога,

Сокрытая от разума и глаза

Завесою обманчивого чувства,

Ведь смерть, как жизнь, подчас меняет лица.

Но мало лечь со мной, во сне забыться!

Ты должен сам уйти с земного лона

И каждый след стереть своей рукою,

Изгнать себя из памяти всесущей.

Возможно ли пробраться в сердце мира?

Дано ль отнять бесплотное у плоти?

Кто путь нашел, тот не сорвет покрова

С отверстых врат и не откроет снова.

Когда ты не придешь искать ответа,

Случится то, что ясно мне как небо.

Когда легенда канет в неизвестность,

Меня забудешь, и тогда исчезну.

На острове затем я существую,

Чтоб мудростью своей с тобой делиться,

И мое дело все же мне по нраву:

Мне интересно говорить с тобою.

– Но отчего ты спрятан в чаще леса?

– Я слишком стар, и нет мне лучше места.

– Господин Констант! Господин Констант!

Это позвал осторожный голос снизу. Покончив с чтением, молодой, но не очень молодо выглядящий человек в вишневом костюме снял очки и поместил их на углу стола, потер тылами пальцев скользкую переносицу и заслонил ладонью усталые глаза. Когда зевнула дверь у нижней ступеньки, он вздохнул, дернул себя за бородку и медленно встал.

– Накаджима-сан?

Над лестницей показалась седеющая голова служителя.

– Господин Констант! – чуть-чуть убедительнее повторил добродушный мастер. – Господин Роберт здесь. Говорит, сегодня у вас воскресенье. Господин Констант, – заметил он уже обидчиво, – у Накаджимы воскресенья нет! Зачем господин Роберт беспокоит Накаджиму?

– Я потерял счет времени, друг мой, с моей стороны это непростительно, – ответил Констант, погасил настольную лампу и после этого раздвинул одну за другой плотные занавеси на окнах кабинета. – Благодарю вас! Принимайтесь за работу.

– С радостью, господин Констант, – кивнул мастер.

Но любопытство взяло верх, и Накаджима сделал несколько шагов в направлении стола, заложив руки за спину с самым скромным видом.

– Вы читали сегодня что-то новое, господин Констант?

– Ах, это, – небрежно ответил хозяин. – Видите ли, попалось среди прочего. Занятный сборник, хоть он мне и не по возрасту. Ведь иногда полезно отвлечься, Накаджима-сан, это относится и к вам.

– А как же ваши законы?

– Законы никуда не делись, – грустно улыбнувшись, сказал хозяин. – Что такое закон?

Служитель ответил после некоторого размышления:

– Пристрастие господина Константа заставляет думать, что закон – это большая наука. Надо иметь в виду и количество бумаг, на которых его излагают.

– Выходит, часовое дело – тоже наука? Часов ведь много, и вы возитесь с ними, как с членами семейства, к счастью и благополучию для нас обоих.

– Я бы не посмел связать свой труд с наукой, – смешался мастер. – В нем нет исключительной мудрости, и он существует в известных пределах. Никто не ищет откровений Создателей внутри часовых механизмов.

Хозяин погладил бородку.

– Да, пожалуй, лучшего сравнения для этих бумаг не найти, – сказал он с притворной досадой. – Наука есть наука. С вами так скучно спорить, друг мой, что мне и начинать не хочется.

– Глубоко виноват, господин Констант, – отозвался мастер, не дрогнув углами губ, но смеясь всем своим видом. – Так, значит, сегодня вы решили устроить себе отдых?

– Я могу управиться с бумагами и после обеда. К тому же они все равно не кончатся, так что и беспокоиться на их счет можно сказать что бессмысленно.

Мастер снова кивнул.

– Господин Констант! Вам лучше надеть пальто – с утра на улицах, кажется, было скверно, – добавил он в знак доброй воли.

– Разумно, – согласился хозяин.

– Мистер ДеВи́толо! Или мне все-таки называть вас Господином?

Тучный Роберт Файнс теснился в проеме, подпирая локтями дверные створки.

– Это уж вам решать, – ответил ДеВитоло, набрасывая на плечи темно-красное пальто. – На бумаге такого положения у меня нет,