Это - Фай Гогс

вполне работоспособную копию моего организма обычной плотности и теплоты. Резкая боль, которую я почувствовал, когда защемил ногтями свой сосок, окончательно убедила меня в том, что все мои фантазии о смерти —полнейшая чушь!

– Ди, не мели ерунды. Ты не умер, – послышался прямо за ухом строгий голос поверенного.

Впервые за пятнадцать последних лет он назвал меня моим настоящим именем. «Значит, эта игра будет посерьезнее всех предыдущих», – подумал я и спокойно ответил, даже не потрудившись обернуться:

– Еще как умер.

– С чего ты взял?

– Ну, на это нам ясно намекает вон та мертвая красотка, сидящая в кресле. Плюс – немаловажный момент! – вот здесь у нас в наличии имеется говорящее клише того молодца, что навис над усопшей!

– То есть именно так ты себе и представлял «несказанную красоту небесную»? С цветастой кисеей на окнах и грамотами от благодарных сутяжных землепашцев?

– Вашими стараниями, дражайший наставник, вряд ли мне теперь светит вкушать от нив вечного блаженства.

– Стало быть, тебе настолько не приглянулась моя мебель, срубленная простодушным вирджинским дровосеком, что ты подумал…

– Угадали, маэстро. Не хочу вас разочаровывать, но есть большая вероятность, что адские муки нам придется терпеть вместе. Вас-то как сюда занесло? Не теряли обоняние в последнее время? Сухой кашель, лихорадка?

Уровень давления в моих резервуарах с ехидством явно достиг критической отметки, поэтому поверенный решил больше не связываться:

– Извини, но на этом вынужден прервать наше экзистенциальное суесловие. Слушай внимательно: во-первых, ты все еще жив. И не спорь. Во-вторых – перестань пялиться на свое тело, не то и вправду…

– Кстати, о моем теле: ты заметил, что оно уже не совсем мое?

– Заметил. Есть предположения, как такое могло выйти?

– Как раз думал у тебя поинтересоваться.

– Ясно. С этим будем разбираться позже… В-третьих: скоро ты вернешься обратно. Не дергайся. Не сопротивляйся. Не строй идиотских догадок. Тебе придется спокойно дождаться, когда парень уснет. Нам ведь совершенно ни к чему, чтобы из-за твоей некомпетентности все сорвалось, не так ли?

Либо старик пытался в очередной раз меня надуть, либо просто не соображал, что происходит. Ну хорошо, допустим. Допустим, существовала крайне незначительная вероятность, что Джодди Чепстоун-2 материализовался как некий побочный продукт использования его метода. Допустим.

Однако было совершенно исключено, что Фло могла выжить – я испробовал все известные мне способы убедиться в этом перед тем, как опустил ее тело в воду. Спутать Фло с кем-то другим я также не мог – ни тогда, ни сейчас. Это значило, что я стал свидетелем настоящего чуда.

Но что есть чудо? Пускай наш Спаситель и накормил толпы пятью хлебами, но разве сумел бы он потом выпросить у этих толп хотя бы одну объеденную корку? Как раз в чудесах подобного рода мне не было равных – добиться того, чтобы мои клиенты сами захотели поделиться с выжигой, которого они видели впервые в жизни и вряд ли когда-нибудь увидят снова.

Соответственно, мне никак было не обойтись без моей способности искать рациональное в чудесном и находить чудесное в рациональном. Это расширяло пределы допустимого и увеличивало количество возможных комбинаций почти до бесконечности. Разумеется, чаще все-таки торжествовала рациональность. К примеру, мистеру Д. Иезекилю Смиту однажды вдруг захотелось тряхнуть своей увесистой мошной с шекелями вовсе не потому, что ему померещился в гуттаперчевых чертах мистера Р. Икки Чепино образ четырехликого тетраморфа[47], а исключительно из-за нежелания предавать огласке свои плутни с муниципальными контрактами на костюмы химзащиты для учителей начальных классов.

Но в некоторых случаях, отбросив все лишнее, чудесные обстоятельства можно было оправдать только наличием еще более чудесных причин. В трех шагах от меня – хотя это еще откуда смотреть! – сидела мертвая Фло, и в связи с полным отсутствием менее фантастических вариантов это можно было объяснить только тем, что умер я сам – и здесь следовало поставить точку!

К слову, меня совсем не удивляла необычайная трезвость, с которой я принял это. В моем бизнесе нечего делать тем, кто боится умереть. Уже давно у меня вошло в привычку чуть ли не ежедневно представлять себе, как я умираю, дабы в решающий час не поддаваться лишним эмоциям. Благодаря этой трезвости я зафиксировал просто как достойный внимания факт: прямо сейчас в этой комнате происходило нечто, опровергающее все мои прежние представления о каком бы то ни было порядке вещей.

Так, время, еще совсем недавно ставшее вдруг податливо-эластичным, теперь будто бы остановилось вовсе! Или взять хотя бы то, другое мое тело. Оно ведь не просто застыло – оно застыло в положении, из которого не могло не упасть вперед, на неподвижно сидящую Фло. Я пошарил по комнате глазами и обнаружил еще одно бесспорное доказательство: маятник на старых часах поверенного замер, отклонившись от вертикали градусов на пятнадцать!

Звон в ушах стал почти невыносимым, но я быстро сообразил, что так они реагировали на давление, которое оказывала на них непроницаемо-плотная, чугунная тишина, повисшая в доме. Я опять посмотрел на Фло. Она продолжала сидеть, не меняя ни позы, ни направления взгляда. Тем не менее, я испытывал совершеннейшую убежденность: она не только видела и слышала все, что творилось в этой комнате – она была причиной происходящего с моими телами и моим восприятием времени.

То, о чем я подумал в следующий момент, прозвучало до неприличия громко: если бы оказалось, что я все-таки не умер, то самым разумным было бы сейчас сбегать в машину за «Береттой» и всадить пулю в голову трупа. Хуже ему, трупу, от этого все равно не станет, зато велик был шанс…

– Я бы на твоем месте не слишком увлекался этой идеей, – послышался раздраженный голос поверенного.

– Ах, так мы теперь и мысли читать умеем? В мире живых, помниться…

– Читать? Да твоя глупость вопиет, как трубы иерихонские!

И тут меня осенило, что поверенный и труп наверняка были заодно! «Тьфу ты, дьявольщина! Ну вот почему настолько очевидные вещи…»

Словно подтверждая мою догадку, голова покойницы мягко качнулась, и два горящих черных глаза безо всякого выражения опять уставились на меня – меня, стоящего перед нею.

Я покачнулся и, если бы не поверенный, заботливо придержавший меня за плечи, опрокинулся бы на Фло. Затем железные пальцы наставника впились в точки у основания моих ключиц, но никакой боли я не почувствовал. Это значило, что мы вернулись туда же, откуда начинали. Мои тела незаметно для