Юдоль - Михаил Юрьевич Елизаров

дряблой, кожа обрастает одеждой; сперва исподнее – синие сатиновые трусы и белая майка, затем рубашка с подсохшими пятнами крови, запылённые штаны, плешивые на пятках носки…

Пока творится обратная метаморфоза, внимательный глаз заметил бы, что зеленоватая медаль в виде кошачьей головы, украшавшая грудь счетовода, и пятно-эполет на плече уменьшились, почти исчезли. «Белое колено» тоже приняло обычный розоватый оттенок…

Вместо собора – полунищая комната, обитель Андрея Тимофеевича последние сорок лет. Пара окон, под потолком рогатая люстра на три плафона: два невредимых, один щербат. По рассохшейся штукатурке криво накопчены пентакли – плоды усердия Андрея Тимофеевича на ранней стадии во-сатанения. Стол завален посудой и поделочным мусором: перья, бумажки, тюбик с клеем, завёрнутая в газету отрубленная петушиная башка – скоро начнёт пованивать, если уже не начала.

На стене Спас Саваофыч с зажмуренными глазами. У шкафа приоткрыта дверца – поблёскивает тусклым стеклом боевая «консервация». На подоконнике чёрный дисковый телефон из допотопного карболита; раньше ветеран связи обитал в общем коридоре, а теперь в отставке, заменён на современную модель с кнопками. Сапогов уволок аппарат к себе из сентиментальных соображений. Это по нему когда-то моложавый Андрей Тимофеевич названивал Сатане…

На скрипучем диване двое: старик да старуха. Сидят рядышком, прислонившись спинами к гобелену на стене. Макаровна сняла передник, осталась в юбке поверх косматых рейтуз и вязаной кофте. Шерстяные толстые носки, не способные скрыть уродливый шишковатый рельеф стоп. Но Андрею Тимофеевичу плевать на шишки. Он же знает, какой может быть ведьма в другом измерении. Одутловатая в бородавках рожа, толстые бесформенные ноги – это маскировочный костюм, но под ним волнительная, страстная Анита.

Для Сапогова вообще событие уникальное. Первый раз в жизни привёл к себе женщину! Понятно, если бы дома куковала Ида Иосифовна или околачивался алкаш Семён, Андрей Тимофеевич сто раз бы подумал, звать ли Макаровну в гости. Но математичка как уползла с утра в поликлинику, так и не возвращалась. А Семён по пьяни загулял, домой заявится в лучшем случае к рассвету. К слову, обидчик в данный момент переживает на квартире у собутыльницы постельный конфуз. Нет в коммуналке докучливых соседей, никто не нарушит уединение влюблённых колдунов.

Андрей Тимофеевич устраивает Макаровне экскурсию по квартире. Вот под этот половик подсовывал порчу на женский орган, сюда сыпал рыбью чешую на импотенцию. Ведьма одобрительно кивает.

Отчаянно волнуясь, приглашает гостью в свою комнатёнку.

Макаровна с любопытством оглядывает холостяцкий угол. Ей всё нравится: размалёванные стены, колдовской беспорядок на столе: сразу видно, Андрей Тимофеевич – натура творческая.

Сапогов, как мальчишка, хвастается «сокровищами».

– Мой гримуар! – и листает кулинарный томик «О вредной и ядовитой пище». – Первые опыты. Суп «Издых», пирог «Квач»…

– Весьма интересно… – не скупится на похвалы Макаровна.

– А вот еженочник! – так Андрей Тимофеевич называет ежедневник. – С колдовскими изобретениями!

Там записано про очки, которые протереть саваном, чтобы видеть покойников, стилос из прогоревшей щепки от могильного креста, что если просидеть над мёртвой тушей тринадцать часов, тринадцать минут и тринадцать секунд, то откроется магическая воронка в Запретное измерение, Тайный Город…

Макаровна, не углубляясь, даёт дельный совет:

– Непорядок, Тимофеич! Нельзя, чтоб записи посторонний мог прочесть!

– Я никому и не показываю, – успокаивает Сапогов. – Только вам!

– Само собой! Но я про другое! Настрой книжки на невидимое чтение!

– Это как? – не понимает счетовод.

– Наколдуй, чтоб прочесть можно было только с закрытыми глазами! Или при чёрной свече! А если просто смотреть, будто пустые страницы. Не умеешь? Я покажу как…

Андрей Тимофеевич разворачивает газетный свёрток с петушиной головой:

– Вот, полюбуйтесь! Тот самый чёрный кочеток, которого вы мне посоветовали. С ним и отправил послание Сатане…

– Ага… – кивает Макаровна. – Ты, когда башку ему отсёк, вытер ножик о перья?

– Нет, – удивляется вопросу Сапогов. – Туловище же умчалось в Ад!

– Но башка-то осталась. Об шею вытирать надо было! – наставляет. – А потом говорить: «Сатана-батюшка, вот тебе петушара Божий, ангельский чин, прими свежую кровь!»

Щеголяя колдовским этикетом, Сапогов прижимает ладонь к пупку:

– Без души, дорогая Макаровна! Danke schön за чёрную науку!

– Молодец, быстро схватываешь! – ведьма поощрительно улыбается.

Она изучила жилище счетовода и поняла, что женщин тут отродясь не водилось. Счетовод – не бабник. Макаровне это тоже приятно.

– Вы мне как-то сказали, что заклинания должны быть в рифму. А я вот, когда с Прохоровым сражался, стихами колдовал, и не всё получалось! – консультируется Сапогов. – Почему?

– Не в рифмах дело… – отвечает Макаровна. – Нельзя при ворожбе слова смешно произносить. Может, ты чихнул или носом шмыгнул!..

– Я не шмыгал, а вызывал Псаря Глеба специальным свистом! – подвирает Сапогов.

Успех заклинания заключается именно в правильной вибрации звука. Сто́ит невнятно, картаво или шепеляво произнести хоть один слог, переставить ударение, и таинственная химия слов разрушится…

– Вы ещё сказали, что знаете, как мёртвое тело поднять и управлять им.

Черёд Макаровны смущаться – прихвастнула старая на квартире у Клавы Половинки.

– Тимофеич, ты, когда пионером был, посещал кружок радиолюбителей?

Сапогов школьником Дом Пионеров десятой дорогой обходил.

– Человек, он как громкоговоритель на столбе, – поясняет Макаровна. – Подключайся и болтай, что вздумается. Это колдовство пустячное, я тебя в два счёта обучу. Сколько мы с Гавриловной таких бесноватых по церквям озвучили! – старуха улыбается воспоминаниям. – Визжим, кричим, что в голову взбредёт, а где-то на отчитке наш радиоприёмник в женском обличии орёт благим матом на попа: «Не читай, дурак, акафисты! За сиськи меня лучше хватай!» – и смеётся. Иногда просто лаяли, а потом глумились: «Я особая собака, никто меня не выгонит, я любимая болонка Вельзевула, и звать меня Надежда Осиповна!»

– Здорово! – восхищается Сапогов. – Это и называется «ды́хца»?

– То штука посложней. Вроде детского авиамоделирования – вжик, вжик, и летает игрушка-самолётик куда прикажут… Валерьяныч из подохшей гнилушки вещал. Это при том, что сам, походу, окочурился. Для такого мастерства надо быть некромантом. Он всё ж не даром в главных по городу значился. Но ты не переживай, Тимофеич, тебе, если что, покажут! – Макаровна на эгрегор намекает. – Научат!

– Кто? – не понимает намёка Сапогов.

– Тёмные!

– А что покажут-то?!

– Да кино же!..

Макаровна запамятовала, что можно ещё насылать на жертву управляемый сон-кошмар с собой в главной роли – эдакий «Сомнус Продакшн», где колдун сам себе продюсер, режиссёр, сценарист, актёр и, что немаловажно, гримёр и создатель спецэффектов. Мне удавалось, милая, проникать в твои сны. Ты никогда не заводила разговоры об этом, но я видел по блёсткам ужаса в твоих зрачках, что сомнические мои перформансы достигли цели. В окольных беседах спрашивала, читал ли я опусы Кастанеды, чего больше там, правды или вымысла? А я шутил в рифму: «Недо-маг и практик-недо – Карлос-Недо-Кастанеда»…