Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

с ней там ледяным поклоном и, вернувшись в гостиную, вся бледная, с дрожащими ноздрями и потемневшим взором, опустилась на прежнее свое место у чайного стола, откинула голову к стене и уронила обе руки:

– Вы видели, слышали, – обратилась она к Гундурову, безмолвно следившему за ее движениями, – вот моя жизнь! мне мочи нет!..

Он все так же молчал и глядел на нее.

– Извините меня за то, что я заставила вас выслушивать все эти пошлости, – продолжала она все с тем же волнением, – но вы по крайней мере можете себе составить по ним понятия о наших нравах… Дрязги, сплетни, интриги, подкопы друг под друга, попрошайничество, чванство, низкопоклонство!.. И сейчас же враги, как только отказываешься служить их узеньким, гаденьким расчетам или ненавистям… Вот она, cette grande dame, я уж знаю, отправилась прямо отсюда жаловаться и сплетничать на меня… Но довольно об этом, – прервала она себя вдруг, – я позволила себе так откровенно говорить с вами… с которым я еще так мало знакома… но иногда мне приходится не в силу, a вы… вы поймете, я знаю…

Она обернулась вдруг прямо к нему, наклонилась.

– Кто-нибудь опять может помешать нам, a я хотела вам сообщить очень важную новость. Знаете ли вы, кто будет на месте покойного Ростовцова?

– Нет, не знаю!

И глаза Гундурова с тревожным любопытством воззрились на княжну.

– Граф Вилин.

– Что вы говорите! – воскликнул он чуть не испуганно.

– Мне известно из прямого источника, – сказала она, утвердительно качнув головой, – это, разумеется, пока большой секрет, и вы меня не выдадите, но верно… Это ужасно, не правда ли?..

– Полный поворот, значит, – пробормотал он побледневшими устами.

– Он, говорят, совершенный ретроград, un étouffoir32?

– Бюрократ на барской подкладке, худшая порода людей, какую я знаю! – воскликнул негодующим голосом Гундуров.

– Ах, вам надобно показать об этом… о бюрократизме именно! – быстро проговорила княжна, вскакивая с места, – я только что получила последний листок Колокола…

Она пробежала в свой кабинет-спальню и вынесла оттуда нумер.

– Вот что он говорит между прочим, – читала она на ходу, – «Редакцонные комиссии принимают в самом деле несносную форму бюрократического учреждения»[44]…

– Правда это, Сергей Михайлович? – спросила она, усаживаясь опять подле него.

Он нахмурился, как бы смущенный ее словами; она видимо коснулась его какого-то больного места.

– Что же далее? – спросил и он вместо ответа.

– A вот: «Наше дворянство никогда не осилит язвы бюрократизма, потому что бюрократизм только его дополнение; одна нога дворянства – помещичья, другая – чиновничья, и обе давят народ».

Глаза его загорелись.

– Что же, это правда! – воскликнул он. – Но бюрократия создана не дворянством, a властью, как орудие и оплот против аристократического начала на Руси, – вот что забывает Герцен! Обе они равно – зло для народа, это бесспорно. Но из двух зол оно все-таки меньшее. Бюрократия разумеет смысл своего происхождения, бюрократия не заинтересована в сохранении крепостной зависимости крестьян от дворянства; она, вследствие того особого значения, которое придали ей условия нашего исторического склада, привлекает в среду свою способнейших людей страны… Она, само собой, в этом деле, как и во всяком другом, гнетет на свой рутинный, мелкий… часто все мертвящий шаблон. Что же делать?

Глубокий вздох вырвался из груди Гундурова:

– Мы, люди земли, люди независимые от службы, должны были сделать ей и там, в комиссиях, многие уступки[45]… Ho мы сделали это, – добавил он с загоревшимся опять взглядом, – в полном убеждении, что освобожденная народная жизнь сумеет обойти искусственные путы и загородки, нагроможденные канцелярщиной в готовящемся для него новом положении… a в дальнейшем своем развитии «подавить» в свою очередь как дворянство, так и бюрократию и поставить вместо них свои коренные, никогда не умиравшие в его разумении формы быта…

– На-днях, за обедом… на который я была приглашена, – молвила княжна, – выражена была такая мысль, что дворянство не продержится и десяти лет после уничтожения крепостного права.

Гундуров пожал плечами; лицо его приняло сухое, чуть не злое выражение:

– A Бог с ним, его песенка спета!..

И как бы отвечая на вопросительный взгляд девушки:

– Тут у вас сейчас эта модная барыня, я ее давно знаю, – пустейшее существо… но она служит эхом партии наших феодалов… Вы слышали, что за чушь несла она с их слов: не следует, мол, мстить дворянству, то есть, отдавать крестьянам «то, что им никогда не принадлежало»… Что за извращение фактов, понятий, какое непростительное невежество! Эти милые господа пресерьезно воображают себя потомками каких-то сподвижников нового Вильгельма Завоевателя, покорившего с их помощью Россию и поделившего ее между ними… Они не знают или не хотят знать азбуки вопроса – не знают прежде всего, что с прикреплением крестьян к земле при Годунове крестянин, утратив право свободного перехода, получил за это неотъемлемое право на тот участок земли, на котором застал его указ о прикреплепии; земля эта у правительства уже навсегда зачислялась в крестьянские и таковою постоянно писалась во всех правительственных росписях и книгах… Они не хотят знать затем, – продолжал Гундуров, оживляясь постепенно все более и более, – что дворяне имели право владеть населенными имениями и вообще крепостными людьми только под условием службы государству, потому что они никогда ни чем иным и не были как служилыми, обязанными людьми, которым государство вместо жалованья платило трудом в их пользу этих крестьян, населявших жалованные им поместья; уклонялся дворянин от службы, и вотчины его и поместья вместе с их населением отбирались в казну без дальнейшего разговора… Эти два понятия – о неоспоримом праве крестьян на землю и о raason d’être33 дворянства как землевладельческого сословия единственно в силу его служилых обязанностей государству – держались неразрывно и незыблемо в течение двух веков не только в народном – они у народа никогда не изменялись – но и в правительственном сознании до знаменитого манифеста Петра III о «вольности дворянской» – одного из антинациональнейших и беззаконнейших правительственных актов во всей нашей истории, так как освобождение служилого сословия от его прежних обязанностей к государству должно было ео ipso34, в силу самой простой справедливости, освободить подчиненных ему до тех пор крестян от дальнейшего обязательного труда в пользу ничем уже не обязанных помещиков, a оно, вопреки всякой логике и правде, обратило их окончательно в рабов… Но я замечаю, что я вам целую лекцию прочел… и притом горячусь, – молвил, прерывая свою речь и слабо усмехаясь, Гундуров, – a я именно шел к вам сегодня в чаянии успокоения от наших ежедневных треволнений там в комиссии…

– Ах нет, пожалуйста, продолжайте, Сергей