Поколение - Николай Владимирович Курочкин

Шумилин думал о том, что на паренька от волнения напал обыкновенный столбняк, хотя Семенов наверняка подготовлен не хуже своих уже утвержденных одноклассников. Но, с другой стороны, как ни в чем не бывало принять человека, не ответившего, почему он вступает в комсомол, тоже нельзя. Да еще эта Шнуркова… Надо бы не Кононенко, а ее на актив сегодня отправить. Вот тоже третьего секретаря бог послал: чуть что — в Новый дом бежит! Ладно, через месяц примем парня, а ему впредь наука: мужчина всегда себя должен в руках держать.

— Голосуем. Кто за то, чтобы отложить? — призвал он и сам поднял руку.

Против проголосовал Бутенин. Полубояринов воздержался.

— Мы, Юра, не можем сегодня утвердить решение собрания о твоем приеме, — отечески объяснил первый секретарь. — Но ты не расстраивайся: мы тебе не отказываем, через месяц ждем на бюро. До свиданья, можешь идти…

После того как Семенов, словно выгнанный вон из класса, вышел за дверь, Шумилин поднялся, попросил встать ребят и привычно поздравил их со вступлением в комсомол, пожелал хороших дел, отличной учебы и посоветовал не забывать, что членами ВЛКСМ они стали на славной земле Краснопролетарского района. Потом буднично пояснил, когда можно получить готовые документы, и попросил задержаться Спиридонцеву.

— Что же вы так готовите вступающих! — возмущенно спросил он поникшую Леночку. — Анкеты — я потом посмотрел — как под копирку написаны. Если и другие у вас так же знают, зачем им комсомол, то грош цена всему вашему комитету!

Умненькая Спиридонцева давно усвоила, что смиренное молчание — лучший довод в споре с руководством.

— Я предлагаю, — возвысила голос неутомимая Шнуркова, — строго указать комитету ВЛКСМ 385-й школы на недопустимость формального подхода к подготовке вступающих. Через два месяца заслушать отчет о принятых мерах… А еще я с Ириной Семеновной отдельно поговорю!

После затянувшегося приема женская часть бюро и некоторые из мужчин взмолились о перекуре. Проходя в кабинет второго секретаря, где обычно собирались, чтобы подымить, Шумилин заметил, как непривычно угрюмая Леночка Спиридонцева придвинула осунувшегося Семенова к стене и что-то шипит ему в лицо.

В задымленной комнате он застал громкий спор.

— Что же получается! — возмущался Бутенин. — Прокатили парня только за то, что он честно ответил. Выходит, сами мы можем конвейерным способом принимать, а от детей требуем глубоко личного отношения?

— Я ему этот вопрос не задавала, — спокойно возразила Шнуркова.

— Да я тебе про другое говорю. Вопрос можно любой задать. Одним словом, парня мы через месяц примем, а вот что у него в душе останется: мол, правду говорить себе дороже? Так?!

— Останется, что нельзя быть начетчиком! — отрубила третий секретарь и ввинтила в пепельницу искуренную до фильтра сигарету.

— Да сама ты начетчица! — взорвался Бутенин. — Для мальчишки же это трагедия, он просто растерялся.

— Если человек знает, зачем ему комсомол, он не растеряется. А принимать людей, идейно не подготовленных, нам никто права не давал. Комсомолу случайные люди не нужны — ты ведь сам об этом все время кричишь!

— А-а-а… Тебя не переспоришь!

— Очень хорошо, что ты, наконец, понял…

В тот день Шумилин вернулся усталый и расстроенным, традиционно поссорился с Галей и уснул с чувством совершенной несправедливости.

Наутро он рассказал о вчерашней нелепице Кононенко, и тот очень расстроился, ругал Шнуркову, да и первого тоже.

— Пойми, это не нелепость, — повторял он. — Бутенин абсолютно прав: мы в этого парня замедленную мину положили! Давай я позвоню в школу…

— Не надо, Шнуркова уже звонила — директора валерьянкой отпаивали. Через месяц мы Семенова примем — все будет нормально.

— Ну смотри…

Потом Шумилин еще долго помнил про тот случай, а когда через три месяца Спиридонцева докладывала о принятых мерах, поинтересовался, как там Семенов, почему его не приводят на бюро.

— А он не хочет! — обиженно сообщила Леночка. — И вообще последнее время он учиться хуже стал, безобразничает. Родителей в школу вызывают…

— Работать нужно с несоюзной молодежью, — нахмурился первый секретарь.

— А мы работаем!

— Вот так, да?.. — строго переспросил Шумилин, но тут его соединили с городом, и он начал ругаться из-за стендов для расширяемого районного музея истории комсомола и пионерии.

А потом он забыл. Так вылетает из головы номер ненужного телефона или имя случайного знакомого. Забыл на два года. А теперь вспомнил…

— Михаил Владимирович! — попросил Шумилин. — Я хотел бы поговорить с молодым человеком с глазу на глаз. Извините.

Инспектор пожал плечами, взглядом показал сержанту на открытое окно, и они вышли.

— Значит, говоришь, по личному вопросу приходил? — спросил первый секретарь после того, как дверь закрылась.

— Приходил.

— А что же ты потом не пришел? Обиделся?

— Мне подачек не надо, — ответил парень, удивленный, что его все-таки вспомнили.

— Обиделся! А жизнь самому себе испортил. Вот так-то! Да-а, Юра, Юра, ты даже не понимаешь, что натворил!

Краснопролетарский руководитель почувствовал себя мудрым и добрым человеком из какого-то очень знакомою, шедшего недавно по телевизору фильма. Насколько запомнилось содержание, Семенов должен был расплакаться, как мальчишка.

И он заплакал. Но не по-ребячьи, распустив нюни, а по-мужски, без слез, закусив губы и сотрясаясь всем телом.

— Успокойся! — строго сказал Шумилин и опять же, как в том фильме, налил парню воды. — Приведи себя в порядок. Я сейчас вернусь…

Он вышел в зал заседаний и подсел к нетерпеливо дожидавшемуся инспектору:

— Сколько же ему могут дать?

— Ну, это уж суд решать будет, — удивленно ответил Мансуров.

— А по вашему опыту?

— Смягчающих обстоятельств нет. Сначала в колонию для несовершеннолетних отправят — может быть, и со взрослыми досиживать придется. Вы же за него ходатайствовать не собираетесь?!

— Нет… Не знаю… Спасибо. Можете забрать его из кабинета.

Шумилин дождался, пока капитан уведет Семенова, вернулся к себе и снова почему-то решил позвонить Тане, но, задумавшись, так и замер, прижимая к уху гудевшую трубку. Нужно было решать.

…Допустим… Допустим, даже если кто-то и узнает в этом взрослом парне того растерянного мальчишку или вспомнит давнюю историю с Семеновым из 385-й (что в присутствии Ковалевского и Околоткова очень некстати) — все равно ничего страшного не произойдет. Кашу заварила Шнуркова, бюро, в сущности, поддержало; в крайнем случае, райкому придется разделить, как говорится, с семьей и школой вину за одного из упущенных подростков. А персонально первого секретаря вслух не сможет упрекнуть никто! Никто, кроме…

В дверь заглянула Аллочка:

— Николай Петрович, члены бюро собираются.

— Пусть рассаживаются. Я иду.

…Так вот… Никто, кроме самого же первого секретаря, который, как известно, не привык расплачиваться за свою карьеру чужими судьбами. Так он, кажется,