Два очка победы - Николай Павлович Кузьмин

— И знаешь, Геш, оказался голова! — Шевелев потряс исписанной цифрами бумажкой. — Он тут, оказывается, подсчитал и доказал: как только у нашего «Локомотива» дела идут нормально, план на предприятиях города лезет вверх. Не веришь? Смотри сам. Я тоже сначала не поверил… Вот, гляди — пятьдесят восьмой год. Обрати внимание: показатели — просто блеск! А в том году мы, оказывается, в высшую лигу выбились! Верно?.. А помнишь: едва из высшей лиги не вылетели? Ну, да это ты уже должен помнить, — еще бы не помнить. Гол-то кто заколотил? А вот прошлый год: одиннадцатое место и выигрыш у австрийцев… Все сходится. Вот тут и задумаешься. Правда? Забава вроде бы, а меня он, например, убедил.

Скачков хмыкнул и с пробудившимся интересом потянулся за листком. Любопытно, в самом деле. Вроде бы сплошная цифирь, мозговая сухомятка, а если разобраться да вдуматься…

— Так что давай, Геш, запрягайся. В руках у тебя, можно сказать, будущее не только команды. — Шевелев значительно потряс листком с цифрами.

— Трудно будет.

— Трудно! А ты чего хотел? На пенсию да на печку, тараканов давить? Успеешь еще. А с ребятишками… ты мое мнение знаешь: поменьше варягов, побольше своих. Свои — они, знаешь, и есть свои. И — поменьше посредственностей и лентяев.

Команда мальчишек, по замыслу Шевелева, была лишь первым шагом. В дальнейших своих планах он видел специализированную школу-интернат, куда собрать талантливых пацанов со всей области, процедив дворовые дикие команды.

Пока же следовало подготовиться к просмотру первых добровольцев (Шевелев предсказывал наплыв желающих), отобрать из них наиболее подходящих и приступать к занятиям. Но прежде чем вывести учеников на первую пробежку, необходимо провернуть гору дел: позаботиться о спортинвентаре, договориться о времени тренировок, поговорить с родителями, сходить в школы (занятия футболом ни в коем случае не должны мешать учебе).

Обсуждая ближайшие, самые неотложные дела, Скачков уже не ощущал тоски и боли от расставания с командой, с полем — стало некогда. В том месте, где ему всегда мерещился тупик, конец дистанции, он, вдруг заваленный по горло новыми внезапными заботами, словно бы увидел всего лишь поворот, а за поворотом глазам его открылась та же знакомая, исхоженная вдоль и поперек дорога.

Ребятишки народ чудесный, и дело пойдет — должно пойти. Ему есть что рассказать и есть что показать. Он постарается вложить в них, неутомимых, раннюю уверенную мудрость зрелых опытных мастеров, чтобы по-прежнему взрывались, клокотали переполненные стадионы, чтобы футбол как был, так и остался любимым представлением планеты. Дело это для него не на год-два — на всю жизнь: он подставлял свое плечо под ношу, взятую десятки лет назад первыми поколениями русских футболистов.

Из дорпрофсожа он едва не опоздал к автобусу с командой. Шевелев предложил ему остаться и немного подождать, чтобы вместе с ним поехать на служебной машине. Скачков отказался. Хотелось побыть одному, собраться с мыслями и успокоиться, привести себя в порядок. Все-таки у него еще остаются обязанности игрока и капитана.

Знал ли Иван Степанович, зачем Скачкова вызывали в дорпрофсож? Скорее всего знал. Или он думал, что у Скачкова на него обида? Нет, никакой обиды не было. Футбол тем и вечен, что он понятен и близок всем. Но, главное, что на зеленое поле стадиона выбегают игроки, словно частицы молодости и отваги. Теперь же следовало, словно эстафету, передать обязанности следующему, кто в состоянии своей энергией, своей неутомимостью полтора часа игры прожить на предельном напряжении, выложиться без остатка, а через два-три дня начать все сызнова. К тому же у него появились новые обязанности, и он, если бы не сегодняшний матч с ленинградцами, принялся бы за них немедленно.

Направляясь в раздевалку, Иван Степанович намеренно придерживал Скачкова, чтобы остаться с ним наедине. Шагал рядом, посапывал, смотрел под ноги и вдруг выпалил.

— Геш… честно! — сердишься? А?

И остановился.

С легким сердцем Скачков приобнял его за спину.

— Иван Степанович, милый, что за ерунда?

Тот недоверчиво взглянул ему в глаза, долго не отпускал, потом с удовлетворением вздохнул: поверил.

— А в Баку?

— Не выйдет, не могу, — отказался Скачков. — Хочу сам за набором проследить. Но Мухин же готов?

— Ладно, пошли, — сказал Иван Степанович и ушел в себя, в какие-то свои соображения.

Помахивая сумкой, Скачков шагал широко, свободно. Вспомнил о стариках, приезжавших сегодня на базу, И обернулся к тренеру. Иван Степанович, успевший закопаться в свои мысли, сделал усилие, чтобы прийти в себя.

— А-а, ты вот о чем. Ничего, знаешь, хорошо получилось. Сухову досталось. Немного Серебрякову.

— А ему за что?

— Ну как это! Не учится, год целый потерял. Девочки. Да мало ли за что? Нет, интересно было. Полезно, по крайней мере.

Увидев, что у Скачкова готов еще какой-то вопрос, Иван Степанович пихнул его в плечо.

— Отстань, слушай. Потом.

В раздевалке ребята привычно занимали шкафчики, кидали сумки возле просторных и удобных кресел, застланных простынями.

— Геш, идешь? — позвал Матвей Матвеич.

Он переоделся, приготовился и разминал, почти выламывая с хрустом пальцы. Густо курчавилась в проеме майки грудь, крепкий живот перепоясан широким обручем ремня.

— Сейчас, Матвей Матвеич.

Кто-то успел обуться и заподпрыгивал, пощелкивая по полу шипами. Скачков не глядя мог сказать, что кто-нибудь из молодых. Торопится на поле, на разминку.

Матвей Матвеич, все еще похрустывая пальцами, ждал у массажного стола. Скачков, раздетый, влез, как на заклание.

— Покрепче, — попросил он, укладывая голову на скрещенные руки. — Постарайся на прощанье-то.

— Что, в Баку не едешь? — спросил Матвей Матвеич.

Значит, знал и он. Все, выходит, знали! Ну, да теперь…

Словно маэстро перед инструментом, массажист посуровел, потряс над головой огромными кистями и вдруг с лицом сосредоточенным и вдохновенным с размаху опустил их на притихшее расслабленное тело. Скачков сначала вздрогнул и напрягся, но вот шлепок, другой, потом протяжное движение, и он закрыл глаза, почти забылся. Матвей Матвеич был великий мастер. Скачков, кряхтя, постанывая под его безжалостными каучуковыми пальцами, все больше ощущал, как отжимается от мышц усталость, не стало вялости и лени, и плечи, бедра, ноги затребовали напряженья и борьбы.

Он раскраснелся, переворачиваясь на спину.

— Колено, колено, Матвей Матвеич!

Раздувая от усердия подгрудок, массажист уже лоснился. Время от времени хватал большое полотенце, проводил им по лицу, груди и шее, отбрасывал, не глядя, в сторону.

— Геннадий Ильич, прочитали? — расслышал, как во сне, Скачков.

Раскрыл, завел глаза и увидел у изголовья юное чернявое лицо Белецкого.

— А, Игорек… — проговорил он, содрогаясь под руками массажиста. — Возьми у меня в сумке.

— Понравилось? — спросил Белецкий, становясь так, чтоб не мешать работе массажиста. — «Желтый пес», да?