Беглец пересекает свой след - Аксель Сандемусе

не менее она вбила себе в голову, что она правильная. Особенно мне запомнились некоторые формы ее глаголов; одному Небу известно, где она их почерпнула; они были так поразительны, потому что были абсолютно ее собственным изобретением. Ты до сих пор «капе» только для того, чтобы подразнить меня! Это не имеет особого значения, главное, что она считала себя мастерицей отточенной речи. Когда я вспомнил об этом, то сразу понял, что именно страх выразить себя неправильно мешал мне писать в то время. На «правильном» языке я не умел выразить себя так, как мне хотелось, а если мне и удавалось написать откровенную строчку, то я тут же считал ее просто сентиментальной. Я с огромным уважением относился к запятым, орфографии и тому подобным вещам и прекрасно знал, что правильно. Но когда человек садится за стол и думает о том, как писать в соответствии с доктринами Фрекен Нибе, не осознавая, что он пытается написать о трех первых годах своего существования, результат будет таким, какого и следовало ожидать. Я заранее знал, что все, что я напишу, окажется тонким и бессодержательным. С пером в руках я провалился в школе. Язык превратился в словесную машину рядом с вещами. Слова и жизнь были двумя вещами, которые не имели абсолютно никакого отношения друг к другу. Это был галлюцинист, который сидел и записывал формализм. Слово было бледным духом, стоящим позади человека, с бледной кажущейся жизнью, которая была чем-то совершенно отличным от жизни человека.

Нас воспитывают в формализме, что приводит к девственному отношению к истинной сути жизни. Над написанным словом витает фантом Фрекен Нибе, который верил, что слово можно использовать правильно и что есть вещи, которые можно сказать, и вещи, которые сказать нельзя. Оба эти утверждения на поверку оказываются пустышками. В печати мы только учимся выражать нашу взаимозависимость. Где-то в своих собственных бледных письменах я записал: «как в аду», и я помню, как гордился тем, что осмелился. Может показаться странным, что человек, чье прошлое охватывало поступки гораздо хуже, должен был призвать на помощь свой последний запас мужества, чтобы просто написать «ад» на клочке бумаги. Однако, в конце концов, это тоже было не самое лучшее достижение. Робкая душа склонна действовать, скрываясь от глаз, за железной стеной формализма. Он укрывается в самых правильных формах, которые только может предложить мир, а именно в языке, которому все Нибы берутся обучать. Мой Нибе знал, что слово «ад» нельзя писать, потому что ни в одной тетради нельзя было найти даже тени такого слова. Один яростный противник современной школы однажды сказал: «Дети сидят и пишут на своем языке!»

Да, и почему бы, черт возьми, нет?

К тому времени, когда тьма рассеялась настолько, что вся тупая раса людей научилась писать, вырос и формализм, более жесткий, чем все, что кто-либо видел до этого.

Я, например, отверг формализм. Он не предлагал мне никакого выхода.

ОПЬЯНЕНИЕ, НОЧЬ, И МУЗЫКА

Ребенок, как и негр, — прирожденный певец. То, о чем я говорю сегодня, больше, чем все, что было до этого, должно стать звуковым фильмом. Мы не забыли наши самые ранние годы, но мы не в состоянии перевести их содержание на язык сегодняшнего дня. В музыке мы находим что-то от нашего самого раннего детства. Именно о детстве поют в рощах Гавайев или в джунглях Малакки. Музыка и ночь идут одним и тем же путем к человеческому сердцу. В музыке и в алкогольном опьянении мы переносимся вниз, на уровень нашего существования в то время, когда мы лежали в колыбели и обожали себя. Опьянение, ночь, музыка — каждый из них является человеком, который бросает себя на землю и кричит свое имя. Посмотрите на крестьянского мальчика, коротающего вечерние часы за аккордеоном; он поглощен, потерян для мира. Он нашел себя.

Не было музыки ни когда умер мой младший брат, ни когда его хоронили. Но когда некоторое время назад я рассказывал о славном лете в стране детства, мне казалось, что великий оркестр заливает мир звуками; и все многочисленные инструменты воспевали младшего брата. И когда я сказал, что не могу описать природу, правда заключалась в том, что я оказался не в состоянии воспроизвести голоса оркестра. Я, конечно, хорошо знаю пейзажи, как они выглядят, и я мог бы в кратчайшие сроки ознакомить вас с географией мира, который я знал, но к чему это, когда человек осознает, что скрывается под ними и в чем истинное значение природы-лирики? Когда перед глазами проплывает грудь матери и дверь материнского дома, мы достаем скрипку и тихонько наигрываем на ней, рассказывая о закатах в стране детства. Эффект может быть прекрасным, и мы можем наслаждаться им некоторое время. Но как только мы убеждаемся, что мать действительно умерла, мы убираем волосы со лба и входим в сегодняшний мир. Береза распускает свои листья без нас, и зяблик не умолкнет под звуки нашей скрипки.

МАЛЬЧИК И ДЕРЕВО

Есть один большой и многолистый дуб, стоящий у нашего дома в Янте. Он был совсем молодым; мы с дубом были одного возраста. И я заключил с дубом договор: в один и тот же год мы пришли в этот мир, и в один и тот же год мы должны его покинуть. Зимой я жалел его голые ветви и кору, которая казалась такой синей и холодной. Когда я вырасту, я построю для дуба дом. Летом я мыл бы его листья, один за другим, когда они становились грязными от дорожной пыли. Но я не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как я это делаю. Желуди с дерева я прятал в коробки, зимой я их ел, и мне они казались вкусными. Дерево развивалось с удивительной быстротой, и вскоре оно стало довольно высоким, а его ветви прочными.

Именно на этом дереве я повесился.

МЫ ДОЛЖНЫ УМЕРЕТЬ В ОДИН И ТОТ ЖЕ ГОД

После выпуска из школы у меня появился близкий друг, которого звали Вильям Стад. Он был старше меня. Со временем во мне росло убеждение, что когда-нибудь мы с ним умрем в один и тот же год. Я крепко держался за эту веру, и в ней скрывалась романтическая любовь. Однажды вечером, когда Вильям ремонтировал крышу, он упал и погиб. Я был убит горем, но только на следующий день до меня дошло, что и мои собственные дни