Пять времен года - Авраам Б. Иегошуа

волнением, и оказалось, что это совсем недалеко, всего в нескольких кварталах отсюда. Только теперь он разглядел ее как следует — низкорослая, смуглая, лет тридцати, вероятно разведенная, довольно энергичная — правда, немного медлительная, но покойница жена умела отдавать точные приказы и четко объяснять, как следует ухаживать за ней. Немного подумав, он попросил ее остаться у них еще на некоторое время, хотя бы пока он сорганизуется, — его вдруг испугало, что, если она уйдет, он окажется привязанным к дому, причем именно сейчас, когда получил полную свободу, а ведь у нее есть их ключ, сказал он, и она уже знает, как у них что заведено, так почему бы ей не похозяйничать еще немного — варить, убирать, — может быть, она сможет совместить работу на два дома, у них и у новой больной, ей ведь не нужно ходить к ним каждый день. Ну как? Она подняла на него задумчивый взгляд темных восточных глаз, словно бы оценивая его предложение, — уж не заподозрила ли она, что у него есть какая-то скрытая цель? — и, когда он пригласил ее сесть, она тоже сначала отказывалась, но потом все-таки села и вдруг как-то очень интимно заговорила о его жене — ведь она знала ее тело так же хорошо, как и он, и запах смерти прилип к ней так же, как к нему, и Молхо на миг и вправду подумалось, что она могла бы стать для него мостиком к чему-то, что пока оставалось неясным самому. Но она лишь повторяла: «Я не домработница, я сиделка, понимаете?» И он сказал: «Да, да, я понимаю, но, видите ли, у сына уже нет еды, и к тому же дом время от времени требует уборки, и потом я, конечно, тоже приму участие, просто сейчас мне нужно какое-то время, чтобы сорганизоваться». Она еще немного подумала и наконец согласилась — на время, пока все устроится.

Тем временем в дверь постучали, и молодой развязный парень в голубом комбинезоне, появившись на пороге, объявил, что приехал забрать арендованную кровать, потом посмотрел на них с какой-то легкой улыбкой и заговорил с ней так, как будто она была здесь хозяйкой, а Молхо все не мог сообразить, как исправить эту ошибку. Он торопливо провел рабочего в спальню, и тот стал придирчиво осматривать кровать, проверяя, не нанесен ли ей ущерб, а потом вытащил счета, которые следовало подписать. Молхо рассчитывал, что ему тут же вернут тот залог, который он в свое время внес за эту кровать, залог был довольно крупный, но рабочий сказал, что деньги ему переведут по почте и не раньше чем через месяц-другой, а когда Молхо запротестовал — ведь вы не привязали эти деньги к индексу цен, за эти два месяца они обесценятся совсем, — рабочий согласился, но заметил, что это не его деньги, не он определяет правила и в конце концов Молхо не так уж много потеряет, некоторым приходится арендовать такую кровать годами и тогда их депозит все равно что пропал подчистую. Молхо еще немного поспорил с ним, но потом вдруг устал, это было ниже его достоинства — спорить о деньгах с человеком, который все равно ничего в этом вопросе не решает. Теперь ему хотелось поскорее избавиться от кровати, а также от всех остальных вещей, взятых напрокат, но он быстро убедился, что парень в комбинезоне вовсе не спешит, — явно какой-то болтун попался, развел тут целую дискуссию, да еще и приехал один, в маленькой машине, и кровать собирается вытаскивать по частям. Тем временем домработница уже сняла верхнюю одежду и обувь, надела рабочий халат, который висел в ванной комнате, рядом с его полотенцем — ему почему-то казалось, что это старый халат его жены, но даже если так, то теперь ясно было, что домработница присвоила его себе, — и начала мыть посуду, собравшуюся в раковине. Рабочий зашел в туалет и закрылся там надолго, и Молхо ощутил страх и нетерпение. «Что приготовить?» — спросила домработница. «Как вы думаете?» — спросил он, открывая холодильник и заглядывая внутрь. Она назвала: несколько вариантов. Раньше такие вопросы были в ведении жены, но теперь решать приходилось ему. Она предложила сделать курицу с маслинами и помидорами, но предупредила, что это будет немного на восточный манер, и он тут же согласился — пусть будет по-восточному, я сам восточный человек. Рабочий вышел из туалета довольный, неторопливо зашел в ванную, помыл руки и вошел в кухню, чтобы задать тот вопрос, над которым, видимо, размышлял в туалете: «А кто там, собственно, у вас лежал на этой кровати? Ваша мать? Отец?» — «Нет, — гневным шепотом процедил Молхо. — Моя жена». Но парень и бровью не повел, только покачал головой и беспечно повернулся к домработнице, попросив сделать ему чашку чая, потому что у него дикая простуда, потом развалился на стуле и принялся отпускать шуточки. Молхо нетерпеливо вышел, походил по комнатам, будто что-то искал, — он никак не мог решить, следует ли ему оставаться с ними, — потом вернулся в кухню, велел домработнице запереть за собой входную дверь, когда она закончит, забежал в спальню, схватил кресло на колесах, кислородную маску и капельницу и потащил в свою машину.

9

Еще в тот же день Молхо успел вернуть эти три взятых напрокат прибора и получить обратно залог, а заодно сходить в банк и забрать ее последнюю зарплату. Он впервые вышел наружу после семи проведенных дома дней, полагая, что будет таким же энергичным и деятельным, как прежде, и даже предвкушая удовольствие от предстоящей беготни и переговоров, но быстро сник, когда оказалось, что везде толпятся огромные очереди, всюду возникают какие-то сложности и лишь немногие из посторонних знают, что у него только что умерла жена. В полдень, когда он вернулся домой, безмолвие и безлюдность пустынных комнат повергли его в глубокую меланхолию, в которой, однако, чудилось и обещание какой-то новой жизни. Кухня сверкала, туалет был чист, а на столе томились несколько накрытых крышками кастрюль. В его маленькой больничке произошли явные изменения — большая кровать исчезла, а его кровать почему-то сдвинули на ее место, и в результате в спальне образовался какой-то удивительный простор. Ему неожиданно подумалось, что в его отсутствие эти двое наверняка лежали в его постели — парень в комбинезоне показался ему типичным искателем амурных приключений, — и он почему-то ощутил странное удовольствие от мысли, что вот наконец секс, пусть и двух чужих людей, пусть какой ни