Назови меня по имени - Ольга Николаевна Аникина

– Через год ничего не изменится.

– Точно ничего?

Маша молчала. Она уже ни в чём не была уверена.

– Но он же звероящер, – сказал Алёша. – Он же абьюзер. Вы что, выходите за него замуж?

– Нет.

Второе признание – она понимала это – было совсем некстати, но для Маши оно уже ничего не решало.

– Понятно, – сказал ученик. – Конфликт формы и содержания.

– Что-то вроде того.

– Он же никогда ничего для вас не сделает, – продолжал Алёша. – А я сделаю всё.

Он засунул руки в карманы брюк и прошёлся вдоль сетки и обратно. Потом шагнул вперёд и оказался совсем близко.

– Я не нужен тебе.

Наступила тишина, и вдруг что-то сдвинулась в ясной и правильной, хорошо прочерченной схеме. Маше вдруг сделалось страшно – а солнечные лучи уже перешагивали через её голову.

Алёша шёл прочь от волейбольной сетки – почти не глядя, куда идёт. Куртку он держал перед собой, словно не понимал, что ему теперь с ней делать. Остановился, развернулся лицом к Маше.

– Всё правильно! Всё честно! – вдруг выкрикнул он.

Эхо отдалось, кажется, на самых окраинах квартала.

– Всё честно! Кто не нужен… тот уходит.

За школьной оградой показался какой-то человек – он шёл, громко загребая ногами. Человек на секунду помедлил, повернул голову на крик, а потом последовал дальше, неспешно и сонно, сливаясь с пейзажем улицы.

По дороге возле пришкольной территории проехал автомобиль. Где-то в глубине микрорайона громко звякнуло разбитое стекло.

– Не нужен.

Алёша закинул куртку на плечо и зашагал, не пытаясь скрыть хромоту. Маша смотрела, как расстояние между ними становится больше и больше. Она убеждала себя, что именно этого она хотела в самом начале. Это было её собственное решение, единственно верное, другого быть не могло. Откуда же взялось чувство, что произошла неожиданная, горькая ошибка, и всё на сто рядов проговорённое и продуманное – оказалось неправильным, подлым, трусливым, хотя и выглядело достойно, как, впрочем, выглядит любое действие честного человека?

Неожиданно для себя самой Маше захотелось крикнуть ему вслед, остановить его – она даже разлепила губы, но крикнуть не смогла. Такое иногда бывает во сне – внезапная немота.

Она не знала, сколько времени прошло после того, как очертания Алёшиной спины слились с контурами кленовых зарослей позади спортивной площадки, – так долго она стояла без движения. Какой-то назойливый звук заставил её очнуться. Это гудела телефонная трубка, поставленная на режим вибрации. Пришло сообщение.

«Тебе только кажется, что я тебе не нужен. Ровно через год я буду ждать тебя здесь, на этом же месте, в это же время. Алёша».

Циферблат высветил: пять часов восемнадцать минут. И дата: 17 мая 2009 года.

Май следующего года? Существует ли он вообще, хотя бы в какой-нибудь параллельной вселенной?

От солнца, заливавшего школьный двор, хотелось побыстрее спрятаться – казалось, лучи обжигают лицо. Над городом занимался костёр.

Такое же утреннее летнее солнце, тихое, медленно закипающее, Маша видела только в детстве – тогда у неё было время смотреть на него и никуда не бежать – ни к Петькиной кроватке, ни в институт, ни на работу.

Тогда они с бабушкой и Алькой жили на даче в Репино, и Маша просыпалась раньше всех. Если день обещал быть солнечным, она тихонечко выбиралась на крыльцо и садилась в середину самого широкого, горячего и сладкого луча. Это и была главная Машина тайна, о которой она никогда никому не рассказывала, – пить утренние солнечные лучи. Чем больше лучей удавалось выпить, тем больше радости обещал ей наступающий день. Жёлтая полоса быстро сдвигалась, и вместе с ней по крыльцу перемещалась и маленькая Маша. Когда солнце сползало с нижней ступеньки, бабушка Нина Александровна начинала ходить по дому туда-сюда, греметь посудой, что-то варить и жарить. Это означало, что Маше пора было подниматься по лестнице обратно в детскую и долёживать последние минуты под одеялом, поджав ноги к животу, в котором теперь хранились все выпитые лучи.

Но всё это осталось в детстве, говорила себе Маша. Кто же в тридцать четыре года пьёт утренние лучи?

Маша подошла к калитке возле школьных ворот. Она оказалась заперта. Дети в здании ещё спали, утомлённые вчерашним праздником. Спали и дежурные учителя. Завхоз и дворник ещё не пришли на работу. Отпереть ворота было некому.

Маше пришлось обойти забор по периметру, чтобы за трансформаторной будкой и кленовой порослью отыскать участок, о котором говорили ученики. Там вполне можно было протиснуться между изогнутыми прутьями и выбраться за пределы школьной территории. Через эту же дырку в заборе пятнадцать минут назад, наверное, ушёл Алёша.

Вокруг Маши на земле валялся мусор – именно сюда, в кусты, во время субботника стащили всякую всячину, скопившуюся на территории за зиму: куски картона, чьи-то старые ботинки, бутылки, доски из кабинета труда, битое стекло и даже несколько сломанных стульев.

Маша прислонилась лбом к холодному и шершавому столбу школьной ограды.

Пахло сыростью и гнилью. Маша стояла, со всей силы упираясь лбом в металл, словно пыталась прогнуть его, продавить жёсткую конструкцию или – одно из двух – проломить наконец лобную кость, чёртову кость, за которой была спрятана вся Машина упрямая сущность.

Шея затекла от напряжения. Рука в поисках равновесия уцепилась за другой ржавый прут. Внезапно и резко оборвалось дыхание, и всё вокруг поплыло в горячем потоке, который было уже невозможно сдержать – невозможно и незачем.

Ей хватило десяти минут, чтобы успокоиться, вытереть лицо салфеткой и выйти на стоянку.

До Королёва Маша ехала часа полтора. Дорожные знаки, синие таблички и белые фигуры с красными ободками по периметру, складывались в навязчивый, трудный для чтения текст. Он проникал в переполненное сознание, и, чтобы не пускать его внутрь, нужно было всего лишь закрыть глаза, но разве это возможно, двигаясь в потоке машин?

Солнце, обещавшее так много, неожиданно пропало из виду и больше не появлялось. На выезде из Москвы, где-то на Ярославке, случилась авария, и дорога встала.

К тому времени, как Маша добралась до Королёва, уже вовсю хлестал дождь. Когда она выходила из «тойоты», порыв ветра чуть не вырвал у неё из рук сумочку. Тяжёлое небо сверкало и гремело.

Буря утихла только к вечеру.

Глава 10

Ираида Михайловна имела обыкновение просыпаться рано. Если ей приходило в голову кому-нибудь позвонить, она звонила, не раздумывая, и в девять утра, и в восемь, и даже в полвосьмого. Бывшая жена научного работника всю жизнь пребывала в уверенности, что ранним утром все уважающие себя люди