Когда разум против тела. О самых загадочных неврологических расстройствах, когда-либо поражавших человеческое тело - Сюзанна О'Салливан

том, что город отравлен, люди стали подмечать симптомы и у себя. Когда ищешь симптомы, обязательно их находишь. Представьте, что вы съели блюдо, приготовленное в ресторане, который, как вы позже узнали, в тот же день закрыли из-за антисанитарии. Было бы естественно прислушаться к собственному телу в поисках признаков пищевого отравления и почувствовать тошноту от одной только мысли об этом. Жители Красногорского, обеспокоенные отравлением, мысленно просканировали себя и разыграли предсказанную для них историю. Но, поскольку истории меняются от человека к человеку, каждый, кого затронула вспышка, привнес новый элемент, который расширил набор симптомов. Симптомы любого обычного заболевания у людей очень похожи, но биопсихосоциальная болезнь со временем развивается. Прогностическое кодирование, вероятно, очень важно и для гриси сикнис, но она, будучи культурно укоренившимся расстройством, имеет стабильный шаблон, которому много десятилетий. Это сделало совокупность симптомов более схожей у отдельных людей – хотя и не совсем одинаковой, как показали рассказы разных поколений.

Психосоматические расстройства могут возникать на основе усвоенных историй. Повествования создаются как строительные леса, поначалу неустойчивые, но постепенно добавляются новые элементы, пока конструкция не станет достаточно прочной, чтобы выдержать симптомы. Строительные леса поддерживают ошибочные представления о заболеваниях и заставляют пострадавших считать их непоколебимыми. Это сложный, изощренный процесс, который обычно служит важной цели. Приписывание симптомов человека исключительно стрессу и неспособность оценить нюансы и сложность ситуации могут заставить пациента чувствовать себя так, будто врач обрушивает кувалду на эти строительные леса. Пациент вынужден укреплять строительные леса или обрушивать их.

После встречи с Любовью мы с Динарой остались на ночь в гостинице в Есиле. Мы собирались сесть на поезд обратно в Нур-Султан на следующий день, но только после того, как посетим Красногорский. Я чуть не упустила эту возможность из-за пограничного положения Есиля: мой телефон переключился на российское время, тогда как Динара осталась верна Казахстану – возможно, еще одно напоминание об истории региона. В результате я проснулась очень поздно и не смогла съесть на завтрак блины – как уверяла Динара, лучшие из всех, что она когда-либо ела. Заранее заказанное такси уже ждало нас, и водителю не терпелось пуститься в путь.

Машина, которая доставила нас в Красногорский, оказалась прочнее, чем наш предыдущий автомобиль. Поездка не заняла много времени, но дорога была на редкость неровной и вся в выбоинах. Местами все было так плохо, что водителю приходилось съезжать с дороги и ехать через поле, чтобы избежать глубоких ям в пыльной красной земле. Мы ехали по степи – обширной плоской равнине, окрашенной в зеленый и соломенно-желтый цвета, которая простирается от северного Казахстана до России.

– Раньше это была действительно хорошая дорога, – сказал мне водитель через Динару.

Лучшая дорога в Казахстане, подумала я про себя.

– Он говорит, что это была лучшая дорога в Казахстане, – добавила Динара и рассмеялась. Она прочла мои мысли. – Он говорит, что люди, которые могли себе это позволить, обычно часами сидели за рулем, просто чтобы съездить в Красногорский за покупками. Город так хорошо снабжался, что люди могли купить там вещи, которых не было больше нигде в стране. Затем шахта и магазины закрылись и дороге позволили разрушиться.

По пути было мало что видно, кроме покрытых травой холмов. Каждые несколько минут я замечала, как суслик высовывает голову из норы и смотрит, как мы проезжаем мимо. Ни Динара, ни я никогда раньше не видели сусликов в дикой природе, но здесь они встречались сотнями, появляясь и исчезая каждые несколько секунд.

– Может, это и не суслики. Может быть, на самом деле это облученные мыши, – предположила я, все еще размышляя об урановом руднике. Возможно, Динара поступила мудро, решив не переводить мои слова водителю.

Затем мы увидели его – миф, ставший реальностью. Красногорский возвышался над бледной выцветшей степью, и зрелище не разочаровывало. Издалека виднелись современные многоквартирные дома, утопающие в зелени. Деревья были гораздо более темного зеленого цвета, чем луга, что создавало резкий контраст, и это напоминало сцену из какого-нибудь постапокалиптического фильма, позволяющую оценить величие того, какими когда-то были здания, пусть даже теперь они захвачены джунглями.

Село Калачи располагалось прямо напротив Красногорского – их разделяла лишь дорога. Раньше я не понимала, что это, по сути, один город, районы которого различались возрастом и архитектурой. Калачи с малоэтажными домами (в Красногорском же преобладали высотки) существовали задолго до основания шахтерского поселка. Селу повезло (по крайней мере на несколько десятилетий), потому что рай оказался у него на пороге.

Когда мы подъехали ближе, пейзаж изменился. Многоквартирные дома на Красногорской стороне оказались просто скелетами зданий. Окна без стекол и рам выглядели как большие пустые глазницы. Двери исчезли. Крыши отсутствовали. Одно или два здания рушились, превращаясь в груды крошащихся кирпичей. Сады, о которых рассказывала Любовь, заросли. Мы проехали между зданиями. Чем сильнее мы углублялись в город, тем хуже становилась дорога.

– Люди жили здесь пять лет назад. Как все могло так быстро превратиться в развалины? – спросила я.

Водитель сказал, что мусорщики обчистили пустующие квартиры. Все, что имело хоть какую-то ценность, было украдено. Квартиры Тамары и Любови теперь превратились в руины.

– Все равно красиво, – заметила Динара.

Я согласилась. Может быть, это все благодаря голубому небу на фоне зеленой листвы, но за разрушениями сквозила красота. Мы остановились и сфотографировались, и я осторожно вошла в одно из зданий. Полы были раскурочены, и повсюду валялись груды мусора. Культурный центр, в котором работала Тамара, тоже был разрушен. Мы заглянули в некогда процветавшую больницу: она не только хорошо сохранилась по сравнению с другими зданиями, но и функционировала. Из сотен сотрудников, работавших в больнице в период ее расцвета, осталась лишь одна медсестра. В одиночку женщина обслуживала всех местных жителей – примерно 300 человек в общей сложности. Динара позвонила заранее, чтобы попросить об интервью. Как и врач в Есиле, женщина не горела желанием беседовать с нами, и Динаре пришлось позвонить ей несколько раз, чтобы договориться о встрече. Тем не менее медсестра тепло поприветствовала нас и с гордостью показала свои владения. Больница была большой, но использовалось всего несколько помещений. Наполненная водой ванна в санитарной комнате служила напоминанием о том, что город остался без нормального водоснабжения. Здесь не было стационарных пациентов – только похожие на пещеры палаты с пустыми койками, ожидающими временных посетителей. Тяжелобольных отвозят в Есиль.

Медсестра пригласила нас в свой кабинет, где лежало 300 коричнево-желтых карт с историями болезни пациентов, каждого из которых она знала по имени. Медсестра – единственный здешний медицинский работник – уже стояла