О всех созданиях - Джеймс Хэрриот

клюет большой лосось. Он вернулся к жеребенку, слегка спотыкаясь, потому что кетгут обматывал ему лодыжки, и начал шить. Что было непросто, так как, даже вытягивая руку во всю длину, он не затягивал шов достаточно туго, а потому то вставал, то снова садился. К тому времени, когда он закрепил мышцы в их нормальном положении, дыхание у него перешло в пыхтение, а на лбу я заметил бисеринки пота.

– Тут откуда-то кровь сочится, – буркнул он, снова навестил поднос, где свирепо разодрал кусок ваты.

Волоча по лютикам концы мохнатых лент, он вернулся и промокнул рану, смяв все это богатство ваты в один ком. И снова к подносу.

– Немножко йодоформа, прежде чем зашивать кожу, – сказал он небрежно, схватил двухфунтовую картонку, секунду подержал ее над раной, а затем принялся сыпать порошок, судорожно дергая кистью.

Изрядное количество порошка действительно попало на рану, но куда больше его рассыпалось по телу жеребца, по моему телу, по лютикам, а особенно широкий взмах окутал облаком потное лицо человека, державшего веревку, привязанную к ноге. Когда он перестал кашлять, то уже удивительно смахивал на «белого» клоуна в цирке.

Зигфрид зашил рану, израсходовав несколько ярдов шелка, а когда он отошел и обозрел безупречный шов, я заметил, что настроение у него было превосходное.

– Вот и отлично. Такая молодая лошадь поправится очень скоро, и не удивлюсь, если даже никаких следов не останется.

Он подошел ко мне, когда я мыл инструменты в ведре.

– Извините, что я вас отстранил, Джеймс, но, право же, я не мог понять, что на вас нашло. Ну просто старая наседка! Вы ведь должны знать, как скверно это выглядит, когда человек пытается шить жалкими обрывочками шовного материала. Надо оперировать… с… ну, с определенным щегольством, если можно так выразиться, а откуда ему взяться, если вы скаредничаете.

Я кончил мыть инструменты, вытер и уложил их на эмалированный поднос. Потом я взял поднос и пошел с ним к воротам в дальнем конце луга. Зигфрид, шагая рядом со мной, положил руку мне на плечо:

– Поймите, Джеймс, я ни в чем вас не виню. Возможно, причина в вашем шотландском воспитании. И опять-таки, поймите меня правильно, это же самое воспитание развило в вас множество качеств, которыми я восхищаюсь: несгибаемую честность, трудолюбие, высокую порядочность. Но я уверен, вы первый согласитесь… – тут он остановился и погрозил мне пальцем, – что вы, шотландцы, порой несколько излишне бережливы. – Он усмехнулся. – Так что запомните, Джеймс, оперируя, не будьте таким… э… домовитым.

Я смерил его взглядом. Если тут же бросить поднос, я наверняка сумею свалить его правым в челюсть.

А Зигфрид продолжал:

– Но я знаю, мне не нужно читать вам мораль, Джеймс. Вы же всегда очень внимательно относитесь к моим словам, не правда ли?

Я сунул поднос под мышку и зашагал дальше.

– Да, – ответил я. – Очень. Всегда, без исключения.

Мне нравятся свиньи

– Сразу видно, что свиньи вам нравятся! – сказал мистер Уорли, когда я бочком вошел в закуток.

– Неужели?

– А как же! Мне с первого взгляда ясно. Вот вы зашли тихо, по-хорошему, почесали Принцессе спинку, поговорили с ней, и я сразу подумал: «Этому молодому человеку свиньи нравятся!»

– Отлично. Кстати сказать, вы совершенно правы: свиньи мне нравятся…

Тем временем я осторожно пробирался мимо Принцессы, не зная, как она воспримет мою дерзость. Это была внушительная зверюга, а матери с молочными поросятами нередко набрасываются на чужаков. Когда я вошел в хлев, она встала, стряхивая с себя сосущих поросят, поглядела на меня и неопределенно хрюкнула, напомнив о тех довольно частых случаях, когда я выскакивал из закутков куда быстрее, чем входил в них. При виде разинутой пасти дюжей, свирепо хрипящей свиньи я всегда обретаю удивительную резвость.

И вот теперь я был в узком закутке. Принцесса как будто отнеслась ко мне с полным благодушием. Она снова хрюкнула, но совершенно мирно, и неторопливо улеглась на солому, подставив соски жадным маленьким ртам. Эта поза позволяла мне спокойно осмотреть ее ногу.

– Ага, ага, та самая, – тревожно сказал мистер Уорли. – Утром она просто наступить на нее не могла.

На вид ничего серьезного не было: роговой край одного копытца разросся и натирал чувствительную подошву, но ради подобных пустяков нас, как правило, не вызывали. Я удалил разросшийся край и смазал больное место нашей универсальной успокаивающей дегтярной мазью, а мистер Уорли все это время стоял на коленях возле головы Принцессы, поглаживал ее и что-то ласково ворковал ей на ухо. Слов я не разбирал. А может быть, он изъяснялся на свином языке, потому что Принцесса словно бы отвечала ему тихим похрюкиванием. Во всяком случае, это сработало лучше всякой анестезии, и все были на удивление счастливы – включая поросят, деловито в два ряда сосавших мать.

– Ну, все в порядке, мистер Уорли. – Я выпрямился и протянул ему баночку мази. – Втирайте понемножку два раза в день, и, не сомневаюсь, все скоро заживет.

– Большое спасибо, весьма вам благодарен! – Он потряс мне руку с таким жаром, словно я спас Принцессу от неминуемой гибели. – Рад был познакомиться с вами, мистер Хэрриот. Конечно, с мистером Фарноном я уже знаком года два и очень высокого о нем мнения. Любит он свиней, ах как любит!

– Безусловно, мистер Уорли.

– Вот-вот, я сразу вижу! – Он некоторое время смотрел на меня увлажнившимися глазами, а затем удовлетворенно улыбнулся.

Мы вышли на задний двор – но не фермы, а гостиницы, ибо мистер Уорли был, собственно, не фермером, а хозяином отеля «Лангторпский водопад», и его обожаемые свинки размещались в бывших конюшнях и каретнике. Он держал только тэмуртов, и, какую бы дверь вы ни отворили, ваши глаза встречались с глазами золотисто-рыжей свиньи. Несколько кабанчиков откармливались на бекон и ветчину, но гордостью мистера Уорли были его свиноматки. У него их было шесть – Императрица, Принцесса, Бирюза, Ромашка, Далила и Примула.

Уже несколько лет опытные свиноводы убеждали мистера Уорли, что из его затеи с разведением свиней ничего не выйдет. Если браться за это всерьез, говорили они, то нужно построить настоящий свинарник, а рассовывать свиноматок по каким-то перестроенным конюшням – последнее дело. И уже несколько лет любимицы мистера Уорли производили на свет рекордное число поросят и нежно их вскармливали. Все они без исключения были заботливыми матерями, не пожирали новорожденных и не придавливали их по небрежности, так что через восемь недель, как по расписанию, мистер Уорли отправлял на рынок двенадцать упитанных поросят.

Наверное, фермерам из-за этого пиво в