Кощег - Светлана Алексеевна Кузнецова

— Добьется. Как не добиться? Этакая громадина любого раздавит, — заметил Кощег.

— Что ты! Элефандины умны и добры. Никого давить не станут даже по приказу. Ну разве хозяину смерть грозить будет.

— Как же иначе станет добиваться сын раджи царской дочери? — спросил Кощег. — В королевствах, западнее расположенных, турниры устраивают. Так там бьются прецеденты промеж собой.

— Ох, слышала я про это, — Злата махнула рукой. — У них как у лосей или оленей: дерутся, а самка в отдалении стоит и наблюдает. Только у нас девицы — не чета тамошним, не станут безмолвно стоять дуры-дурами. Василиса вот загадки загадывает. Кто ответит, тот и станет ее суженым.

— Вот как? Пойдем послушаем, — предложил Кощег.

Злата пожала плечами и первой направилась к шатру с нарисованными жар-птицами. Там аккурат испытание происходило. Василиса, разодетая так, что от блеска каменьев самоцветных глаза болеть начинали, в сарафане атласном алом с вышитым узором и в высоком кокошнике нараспев читала очередную премудрость. Закованный в железо жених стоял на одном колене, чуть пошатываясь, но пока не падая, внимал нежному чарующему голосу:

— Полна конюшня красных коров, а как черная зайдет, всех выгонит.

Толпящийся вокруг народ из претендентов на руку царевны забубнил, переговариваться начал. Железонарядный жених чуть покачивался, видать, в эдаком доспехе нелегко ему на колене стоять было, стискивал свой шлем с перьями разноцветными, как у петуха на хвосте, и только глазами хлопал.

— И это сложная загадка, которую лишь мудрец отгадать в силах? — удивился Кощег.

— Ну и что это по-твоему?

Кощег приблизил губы к уху Златы, так что теплое дыхание щекотно коснулось мочки уха и прошептал:

— Кочерга, разумеется.

— Время истекло! — провозгласила Василиса. — Это кочерга. Следующий.

Пара пестро разодетых мальчишек подскочили к неудавшемуся жениху и помогли подняться. Лицо того раскраснелось, видать, тяжкими оказались усилия. Мальцы тоже вмиг вспотели и задышали тяжело.

— Протестую! — сипло пропищал он тонким голосом, ну никак не сочетавшимся с его тучным телом. — В моем королевстве не знают, что такое эта ваша ко-че-рь-га!

— Неужто у вас не готовят в печах ни каш, ни хлеба? — удивилась Василиса.

— Рыцарю бесчестье касаться черной работы, — он даже поморщился.

— Какая же она черная? — брови-полумесяцы Василисы скользнули вверх.

— На кухне у нас челядь. Выйди за меня, красавица, и тебе не придется забивать голову вещами недостойными.

— А какие же по-твоему дела достойные, рыцарь? — поинтересовалась Василиса.

— Биться на ристалище за честь прекрасной дамы! — громко воскликнул тот. — Новые земли завоевать, вернувшись с богатой добычей.

— То есть убивать и грабить, — Василиса покачала головой. — На Руси подобное разбоем зовется, нет в том чести. Однако, так и быть, загадаю я другую загадку, ответ на которую тебе известен точно. На воде родится, на огне вырастает, с матерью увидится, опять умирает.

Постоял тот несколько мигов, затем неуклюже повернулся и пошагал, пошатываясь, прочь.

— Соль, — уже во всеуслышание сказал Кощег.

— Верно, — Василиса улыбнулась. — Но тебе, молодец, я и не стала бы загадывать настолько простенькую загадку. У этого, прибывшего из земель западных, видно за версту, что лоб у него толоконный.

Среди присутствующих раздались смешки.

— Следующий! — приказала Василиса.

В этот раз вышел высокий и чернявый молодец с чалмой на голове и глазами синими, как вечернее небо. Волос черный, сам смугл, но от взгляда тех глаз дух захватывало.

— Сивый жеребец во все царство ржет! — сказала ему Василиса.

В толпе снова рассмеялись, пока до последних зевак не дошло, что это не оскорбление прозвучало, а и есть загадка.

Молодец постоял, подумал, только головой покачал.

— У тебя будет еще одна попытка, но уже завтра, — сказала Василиса. Видать, гость из страны далекой чем-то тронул ее сердце. — Может, ты ответишь, молодец? — спросила она и посмотрела на Кощега.

Тот хмыкнул.

— Было бы что отвечать, девица, — и проговорил скороговоркой: — Гром гремит, гроза трясется, петух на курице несется.

Снова кто-то в толпе будто мерин заржал.

— Вот! — Кощег указал в сторону хохочущего парня с рыжими кудрями.

Василиса нахмурилась и даже ножкой топнула.

— Может, выйдешь сюда?

Кощег покачал головой.

— Не серчай, царевна, но я пока не выбрал ради кого готов проститься со свободой молодецкой. Коли хочешь мне загадку загадать, говори так, я отвечу.

— Дерево мировое упало и нынче на земле лежит, но не мертво оно, растет, цветет. Что это?

— Река, конечно, — ответил Кощег, ни на миг не задумавшись, и, поклонившись, пошел восвояси.

Василиса нашла взглядом Злату, та лишь руками развела и поспешила за новым знакомцем.

— Кощег!

Тот и не думал никуда уходить. Стоял и ждал ее в десятке шагов от шатра с жар-птицами.

— Если прочие царевны испытывают женихов похоже, я, признаться, буду разочарован.

Злата руки в боки уперла и ножкой топнула, совсем как недавно Василиса.

— А ты, значит, такой особенный⁈ Все испытания для тебя — что орешки? — возмутилась она.

Кощег повел плечом.

— А вот, — Злата ухватила его за рукав и потянула. Кощег повернулся в нужную ей сторону. Злата рукой махнула. — Гляди! Видишь терем высокий? — там в оконце у самой крыши сидела Любава. — Кто из женихов доскочит и в уста сахарные царевну поцелует, тот и назовет ее своей суженой.

— Пойдем-посмотрим, — ответил Кощег.

Когда подошли, аккурат выпала очередь пытать судьбу усатому чужестранцу, о котором сестрица рассказывала. Как там его? Элод? Злата уж и не помнила. Статный витязь и… пожалуй, красивый, пусть сама Злата не хотела бы такого себе в мужья. Она вообще замуж не собиралась.

Отъехал молодец подальше, разгорячил коня и дал рыскача. Взвился конь ввысь, всего бревна до оконца заветного не дотянул.

— Сдается мне, царевна не столько всадника, сколько коня его испытывает, — проронил Кощег. — Но… — он усмехнулся. — Отчего бы не похвастать удалью? Кляча мой иных не хуже.

Взлетел он на коня, ударил в бока. Понесся тот черной молнией, у Златы же сердце защемило. Вот копыта высекли искры из каменной мостовой. Вот помчался конь по стене терема будто по земле. И сомневаться не приходилось, что оконца Любавы