Кощег - Светлана Алексеевна Кузнецова

оказавшийся лежащим в траве в нескольких шагах. Хорошо, что успела отбросить, иначе так и исчез бы в пасти чуда-юда. Пока ходила, Кощег снова сел у нисколько не пострадавшего костра.

— Ты чего же, решила будто я не человек, а нечто иное?

Злата, приторочив меч к поясу, тоже перебралась поближе к огню, стараясь держаться и поблизости, и в тоже время на почтительном расстоянии от Кощега. Не хотелось садиться плечом к плечу, но, с другой стороны, он ведь спас ей жизнь. Да и теплее так было. Почему-то от Кощега веяло жаром много большим, чем от костра.

— Извини, — все же буркнула она себе под нос.

— Ну и за кого ты меня приняла? За злыдня аль упыря, может, дурман-кошмар? Мару или мору?.. Хотя, эти терпеть не могут мужеское племя изображать, скорее, вышли бы к костру, образ царевен напялив.

— Моих сестер, — напомнила Злата.

Кощег тяжело вздохнул.

— Я одна из тех, кого твой хозяин похитить грозился, — сказала Злата.

— И лишь потому здесь?

Она кивнула.

— Ох, девица… — проронил Кощег устало и покачал головой. — Разве тебе неизвестно как живого от мертвого или какой кровожадной твари отличить?

— По алой крови, из раны вытекающей, — буркнула Злата. Досада терзала за допущенную оплошность, гордость брала верх, и Злата начала злиться (на себя значительно сильнее, чем на кого бы то ни было, но доставалось и учителям, наставляющих ее в премудростях и ведающих в нечисти).

— Ну гляди, — Кощег вытащил из кожаных ножен, в сапоге сокрытых, короткий охотничий нож, легонько провел по безымянному пальцу. В месте пореза немедленно выступили бисеринки алой крови. — Ну? Убедилась? Как тебя только родные отпустили в этот лес с такими знаниями?

— Некому было удерживать, — пробурчала Злата.

— Не верю! — воскликнул он. — Просто об уходе твоем знал только тот, кто не стал бы удерживать. Хочешь имя скажу? Батюшка твой Горон. Сестры уж точно не отпустили бы, ты сама спрашивать не стала.

— Плохо же ты о царе думаешь, — проронила Злата.

— А как еще назвать этого клеветника и выпивоху? — со сталью в голосе произнес Кощег. — Он и жену свою обманом в неволю заманил, а после еще и слезы лил лживые, когда та, освободившись, не пожелала добровольно рядом с ним жизнь человеческую провести, улетела ввысь серой лебедицей. И тебя растил, как на заклание, и прочих дочерей к браку подвиг дабы самому не нести за них ответственности, палец о палец не ударить, коли похитит их хозяин замка белокаменного.

— Да откуда ты знаешь?..

— Многое повидал, уж о подлости человеческой не только наслышан, но и испытал на себе, — сказал и умолк надолго. Злата уж и не ожидала продолжения, когда произнес: — К твоему сведению, мертвое и неразумное смеяться неспособно.

Злата подкинула в костер сушняка и спросила:

— Так просто?

— Ни одно даже самое умное животное неспособно на смех, а нечисть тем паче, — ответил Кощег. — И не нужно никого резать и на кровь глядеть, подобное… кхм, еще никого не красило и, тем более, не вызывало добрых чувств со стороны проверяемого.

Злата потупилась, ощутив, как щекам вмиг стало жарко.

— А как же шептуны? — возразила она.

— Они лишь подражают человеческой речи. Иногда их бормотание не в меру умные люди принимают за шепот или подхихикивание. На хиканьки и кикиморы, между прочим, способны, но вот на смех — никогда. Только глупые люди поддаются, вслушиваясь в неясные бормотания и бредут за мороками, словно скот, ведомый на бойню. Бычка сладким корешком помани, ему и в голову не придет бежать, вот также и вы, люди.

— А ты, значит, не из нас?

Кощег упер взор в костер и губы поджал.

— Не любишь ты людей, как погляжу, — сказала Злата. — Оттого и служишь Кощею.

— А мне любить и не за что, — сказал как отрезал Кощег.

Злата тоже умолкла, глядя на танец отблесков по бледному точеному лицу, хищному и невероятно привлекательному странной нерусской красой: острый подбородок, тонкие губы, высокие скулы, прямой чуть удлиненный нос с едва угадывающейся горбинкой, черные брови и глаза, обрамленные длинными загнутыми ресницами, поразительного ледяного цвета — Злата заметила это даже сидя по другую сторону костра, ночью, в неверном свете.

— Не сказала бы, что тебя сейчас можно принять за человека, — произнесла она, когда Кощег заметил ее пристальное внимание и повернул голову, вскинув бровь.

— Не менее нежели тебя, — бросил он, — но и не более, чем остальных. Младенцами я не питаюсь, могу поклясться в том… хотя бы на твоем отвращающем зло знаке.

Злата машинально схватилась за оберег, обычно висящий на шее. Того на месте не оказалось, видать слетел, когда ее чуть не проглотила хищная бабочка.

Кощег раскрыл ладонь. Средь растопыренных пальцев запутался шнурок, оберег висел напротив ладони, касался кожи и… не причинял молодцу ни малейшего вреда. Кощег снова расхохотался — на этот раз щекотным меховым смехом, прошедшимся по спине непрошеной лаской.

— Я не причиню вреда тебе, душа-девица, — сказал он тихо. — Более того, властью, данной мне хозяином этих земель, могу исполнить любое твое желание.

— С чего бы такое прекраснодушие? — не поверила Злата.

— Ты спасла меня из болота.

— Так не я одна ведь. Вольх тоже помог.

— И свое получил.

Злата нахмурилась.

— Зазноба у него в деревеньке поблизости проживала, — пояснил Кощег, — да тебе о том ведь известно.

Злата кивнула. О том, что сохнет волколак по Марусе, кузнецкой дочери, ей давно ведомо было. Маруся знала кем Вольх является, но отвечала ему взаимностью. Единственное препятствие существовало: не мог волколак перейти границу чащи, а Маруся никак не могла решиться отца да мать бросить и из деревни в лес уйти.

— Ну так теперь любые ограничения сняты, пойдет он в деревню в богатых одежах да с кошелем на поясе, дом и скотину заведет, попросит руки своей ненаглядной и останется жить промеж людей долго и счастливо, пока… — он умолк.

— Договаривай! — потребовала Злата.

— Тут уж от него самого зависит и от их отпрысков. Сумеют зверя в себе удержать, останутся промежь людей жить, а коли оступятся, в лес воротятся навеки-вечные.

— Справедливо, — подумав немного, признала Злата.

— Я