Хроники новуса - Наталья Викторовна Бутырская

Я забубнил их себе под нос, повторяя по кругу вновь и вновь. И спустя какое-то время мне удалось уйти от боли. Пусть тело само справляется со своими бедами!

Тук. Тук. Тук.

— Лиор! Лио-о-ор! Пора коров выгонять! Ты живой? Еще хвораешь? Открой, я хоть молоком тебя напою, а то второй день лежишь, огня не разводишь.

Я открыл глаза. Снова на полу. Было зябко, особенно мерзла задница из-за мокрых портков. Живот тут же заскрипел, требуя еды.

Смогу ли шевельнуть пальцем? Попробовал, и он стукнул по полу. Ни боли, ни вчерашнего бессилия. А ну-ка, тогда попробую поднять руку. Та легко взлетела наверх. Неужто и встать выйдет? Я перекатился на бок, оперся и встал.

— Лиор? Нешто помер?

— Жив я, теть Филора! Сейчас выйду! Полегчало мне.

— Хвала древу Сфирры! А то у меня сердце не на месте. Слыхала, что староста наш тебя распекал на днях! Так ты много о том не думай. Пока руки-ноги на месте, не помрешь с голоду. Ты вон какой работящий, уж без куска хлеба не останешься.

Пока тетка Филора говорила, я поменял портки, выхлебал остатки воды в ведре, выскреб засохшую корку со дня котелка и проглотил, отыскал засохший и изрядно погрызенный мышами кусок лепешки, сожрал его. Когда понял, что в доме больше ничего нет, отпер дверь, буркнул «доброго утра!» перепугавшейся соседке и метнулся в кладовую. Опомнился, когда доел всю квашеную капусту в той самой бочке, а ведь там оставалось никак не меньше половины ведра!

— Что это с тобой?

Вот же! Филора-то не ушла.

— Коров выгонять будешь?

— Да, — кивнул я. — Вчера ничего не ел, изголодался малость.

Голод никуда не делся, но я хоть в разум пришел. Выпустил коров, задал корма свиньям побольше, открыл дверь курятника… Соседка, видать, угомонилась и ушла, так что я занялся повседневными делами. Для начала сходил к колодцу, нахлебался воды от души, потом натаскал ее в корыта. И ведра казались легкими-легкими. Я несколько раз оглядывался: уж не протекают ли, но дорога позади оставалась сухой.

Угомонив скотину, я решил покормить и себя. Если новусы всегда так голодны, понятно, почему отчим ел за троих. Потому я подумал, что надо сварить целый котел, чтоб наверняка наесться.

Но для начала надо нарубить дров. Обычно этим занимался отчим. Ему хватало одного дня, чтобы нарубить целую поленницу. Бабоньки, заслышав стук с нашего двора, сбегались со всей округи и кружили возле, поглядывая, как Тарг мерно подымает и опускает топор. Особенно много их собиралось к тому времени, когда он скидывал промокшую рубаху и оставался в одних лишь подпоясанных веревкой портках. Отчим был мужиком видным, получше любого в нашей деревне. Остальные по сравнению с ним казались мелковатыми, мешковатыми и костлявыми. У одного пузо, у другого лысина, у третьего лицо оспой изъедено, а у Тарга кожа чистая, плечи широкие, пуза вовсе нет. Сразу видать — не отсюда он.

Я поставил полешко, завел колун повыше и ударил со всей силы. Тресть! Я оглянулся, не видал ли кто, откинул плашки и потянул колун. Он ушел в колоду по самое топорище! Не сломать бы ненароком. Осторожно, чуть раскачивая лезвие, я сумел его оттуда вызволить. Полегче, надо полегче бить. Не сразу, но я понял, как это делать. Надо рубить без замаха: поставил полено, колун приподнял до груди и тюк! Хватало одного удара, и колода оставалась цела.

Пока варево бурлило на огне, мне и самому не сиделось — сила новуса так и рвалась наружу. Хотелось что-то делать, куда-то ее выплеснуть. Я заново наполнил поилки, вычистил хлев и свинарник, намолол ведро муки, и жернова в этот раз крутились легко-легко, потом проглотил две миски своей каши, не пожалев масла. Когда вернулись коровы с пастбища, я выдоил их намного быстрее, чем раньше. Вот что значит — новус!

Теперь я смогу сжать больше ячменя, а значит, отдавать придется не так много.

Нет, я не забыл о своей давней мечте — отправиться в город и стать бургомистровым воином. Мне хотелось сесть на красивого лоснящегося коня, надеть кольчугу и яркое сюрко, повесить меч на пояс и проехаться по мощеным улочкам, чтобы все смотрели и завидовали! Вот только кто возьмет в стражи мальчишку, который даже не отнес древу Сфирры дары?

Надо выждать. Еще год остался! Весной, в день Пробуждения, я стану взрослым. Родился-то я не весной, но дары всегда приносят в этот день, коли прожил пятнадцать лет. Сразу после праздника на дорогах становится людно. Каждый поклонившийся древу может выбирать свой дальнейший путь. Не такие, как мы, конечно. Крестьяне остаются крестьянами, их держит земля, но некоторые, что скопили деньжат, могут отправить сыновей в ученики к ремесленникам. К примеру, у старосты второй сын живет в городе, чинит упряжь, а четвертого, моего ровесника, он прочит в суконщики.

Вот и полнятся дороги путниками. Кто идет пешком с единственным узелком на плече, кто — верхом на осле, кто — в повозке, а кто — на коне в окружении слуг и воинов. Едут в город, едут из города, некоторые проезжают мимо деревни, а другие останавливаются на ночь. Для того мужики побогаче построили у нас в деревне отдельные дома, чтобы пускать путников. Вдоль дороги выстраиваются бабы с коробами, полными пирогов да моченых яблок. Голодные и уставшие путники готовы платить немало за горячую еду. Я слышал, что однажды за пирог с рыбой расплатились не медной монетой, а серебрушкой. Может, перепутали? Староста потом эту серебрушку забрал, поменял на медь и вернул лишь часть, но и того много за какой-то лишь пирог. Рыба-то вон она, в реке, задаром ловить можно!

Но до дня Пробуждения еще дожить надобно. Впрочем, чего мне бояться? Ведь я уже новус!

Глава 6

Близилась страда. Каждый день староста ходил к ячменным полям, трогал колосья, растирал зерна меж пальцами, хмурясь, смотрел на небо. Я отыскал и наточил серп, готовясь к жатве. Сдержит ли староста слово? Даст ли людей?

Новус там или нет, но чтобы убирать зерно, силушка не больно-то нужна, лишь терпение.

На пятый день, как я проглотил ядро кровавого зверя, староста, возвращаясь с поля, остановился возле моего дома.

— Лиор, — кивнул он.

— Почтенный Сарен, — поклонился я.

— Завтра будем вязать первый сноп. Ты подумал о моих словах? Выбрал девицу-то?

— Подумал, почтенный Сарен, крепко подумал. Зачем зря