Эйна из Третьей зоны. Трава на асфальте - Арина Остромина

– Понял. Сделаю вид, что мы не вместе, если кто-то появится.

Но в рабочие дни в городе было безлюдно, и мы никого не встречали, пока шли до последнего перекрёстка перед приютом. По дороге Сармат рассказывал, что мечтает стать мастером, как его отец. Сразу после экзамена на зрелость, если хорошо сдашь все предметы, можно поступить на курсы мастеров. Сармат спрашивал, пойду ли я тоже на эти курсы.

– Тебя точно возьмут, ты же самая умная в классе!

Я пожимала плечами:

– Не знаю. Наверное, пойду.

– Почему не знаешь? Разве ты не хочешь стать мастером?

Сказать ему правду я боялась: слишком несбыточными казались мои мечты. Поэтому я просто переводила разговор на другую тему. Но Сармат, кажется, догадывался, что я не собираюсь идти на фабрику простой работницей. Однако ему хватало ума не приставать ко мне с расспросами, когда я не хотела говорить.

Я много рассказывала о правилах жизни в приюте, а Сармат с интересом слушал. Больше всего его удивляло, что мне одной-единственной из всех воспитанниц удалось попасть в школу. В приюте некоторые новенькие девочки задавали мне такие вопросы, и я привыкла отвечать коротко: научилась читать и писать, поэтому мне разрешили сдать вступительные испытания. Вот и всё. Им этого хватало.

Но когда я начала говорить об этом с Сарматом, его реакция меня удивила. Он подробно расспрашивал, кто учил меня читать, как это было, как мне удалось попасть на испытания без родителей. И пока я ему рассказывала свою историю, я и сама словно взглянула на себя со стороны: восемь лет назад, когда я была неразумным и беспомощным ребёнком, я совершила настоящий подвиг, которого никто от меня не ждал. Даже тётушка Марта, без которой ничего бы не получилось, – даже она не верила, что я добьюсь своего. Она просто делала то, о чём я просила, но не думала, что результаты будут такими.

Глава 7. В школу вопреки правилам

До шести лет я жила с родителями. У нас дома были книги, и каждый вечер мама читала мне вслух. Она всегда говорила: надо обязательно учиться, без этого хорошую работу не получишь. Родители работали на механическом заводе, но устроились туда не сразу после школы, сначала они учились на курсах мастеров-механиков. Там и познакомились – это я запомнила. Отец Большого Тугана – начальник цеха на том же заводе – наверняка их знал. Но я никогда не говорила об этом с Большим Туганом. Я вообще не говорила о родителях ни с кем, кроме тётушки Марты, ведь среди моих знакомых только она их знала.

В ту зиму, когда я потеряла родителей, в городе была обычная эпидемия гриппа – такие случаются каждые несколько лет. Я заболела, лежала дома с высокой температурой, и маме разрешили пропустить несколько рабочих дней. Она поила меня тёплым витаминным напитком, сидела у моей кровати. Однажды вечером, когда папа уже вернулся с завода, в дверь постучали. Я услышала громкие голоса в коридоре, через минуту в комнату ворвался охранитель в чёрной форме. У него на плечах, как кровавые раны, сияли ярко-алые погоны. Мама наклонилась ко мне, поцеловала, шепнула: «Ничего не бойся». Охранитель схватил её за руку и вывел в коридор. На пороге комнаты она оглянулась. У неё было совсем белое лицо, как будто даже чужое. Я никогда не видела маму такой.

Я накрылась одеялом с головой и заплакала. Вцепилась зубами в подушку, потому что мне казалось, что зубы стучат на всю квартиру. Голоса стихли, никто не входил, а я боялась выглянуть. Кажется, я заснула. Меня разбудил стук каблуков. В комнате всё ещё горел свет, но за окном было уже светло. Передо мной стояла женщина в белом халате, за ней – двое мужчин с носилками. Меня, прямо с одеялом, положили на носилки и куда-то потащили. Я пыталась вскочить, но женщина крепко держала меня за руку и шипела: «Ш-ш-ш, тише». Меня привезли в больницу, долго лечили. Когда мне стало лучше, врач сказал, что мои родители тоже заразились гриппом, но спасти их не удалось.

Из больницы меня отправили в приют. Я долго не могла поверить, что родителей больше нет. Потом смирилась. Но мне было уже семь, до школы оставался год, и я спросила наставницу, когда же нас будут готовить к учёбе. Она рассердилась и велела мне забыть об этом: приютские дети в школу не ходят – это не положено. Государство даёт нам кров и пищу, чтобы мы усердно ему служили: выполняли свои обязанности, готовились стать важными участниками трудового процесса. Здесь нас научат всему, что нам пригодится в будущей жизни. А школа нам не нужна, она ведь не готовит к работе на заводах и фабриках.

Я поплакала, но расспросы не прекратила, пыталась узнать у старших воспитанниц, учится ли кто-нибудь из девочек в школе. Они не могли сказать точно. Знали только, что сейчас в их группе таких нет. Но было ли это в другие годы, они не знали.

И только когда в приюте начала работать тётушка Марта, наша бывшая соседка, она мне объяснила, почему воспитанницы не могут попасть в школу. Туда принимают только тех, кто прошёл испытание: надо прочитать несколько строчек, написать своё имя и возраст, нарисовать картинку. Детей, которые живут дома, с родителями, заранее готовят к этому: учат читать хотя бы немножко, писать несколько слов и рисовать самые простые картинки. Поэтому они легко проходят предшкольное испытание. А в приюте никто не занимается с детьми, поэтому они не умеют всего этого делать.

Но тётушка Марта слышала от знакомых, что бывает и по-другому. Если девочка уже ходила в школу до того, как родители умерли, то и в приюте она продолжает учиться. А значит, это не запрещено, наставница меня обманула.

Сначала я никому ничего не говорила, но целыми днями обдумывала разные способы перехитрить правила. Мне очень хотелось попасть в школу. Моя мама так надеялась, что я буду учиться! Однажды я решилась попросить тётушку Марту мне помочь. Она не верила, что я справлюсь, но согласилась. По вечерам, когда все засыпали, я шла к ней в каморку у входной двери, и она учила меня читать и рисовать. Если в вестибюль выходила дежурная наставница, Марта прятала меня под кушеткой, и я немало времени провела, лёжа на пыльном полу