Лекарь Империи 10 - Александр Лиманский

Я непонимающе нахмурился.

— Дяде Саше?

Из динамика интеркома, спрятанного где-то в стене, донесся голос Императора. С ноткой смущения. Почти неуловимой, но она была.

— Это я, Илья Григорьевич.

— Двуногий, ты слышал⁈ — Фырк буквально покатывался от беззвучного смеха на моем плече. — Дядя Саша! Самодержец Всероссийский, Император и Автократор, а для девчонки — дядя Саша! Ой, не могу!

— Какой позор, — философски заметил Ррык, умывая призрачную морду огромной лапой. — Впрочем, чего еще ждать от человека, который прячет собственную дочь? Трус и лицемер.

Ксения не слышала фамильяров — для нее они не существовали. Она продолжала, глядя на меня с такой надеждой, что мне стало физически больно:

— Я сказала ему… если бы меня лечил целитель Разумовский, он бы точно смог помочь. Я была уверена. Не знаю почему, просто… чувствовала.

Она снова замолчала. Дыхание стало чаще — этот короткий монолог утомил ее.

— И вот вы здесь. Дядя Саша вас привез. Он сказал, что вы лучший. Что если кто-то и может мне помочь, то только вы.

Вся эта проверка. Весь этот театр в подвале. Риск, интриги, гвардия с автоматами… все из-за веры больного ребенка. Из-за ее наивной детской надежды, что где-то есть волшебный лекарь, который придет и сотворит чудо.

И этот «волшебный лекарь» — я. Ответственность навалилась на плечи как бетонная плита. Вжала в пол.

Я взял себя в руки и присел на стул рядом с кроватью. На уровне ее глаз — чтобы ей не приходилось смотреть на меня снизу вверх, как на божество или палача. Чтобы мы были на равных.

— Ксения… Ксюша. Можно я буду звать тебя Ксюша?

Она кивнула. Точнее, попыталась кивнуть — голова едва заметно шевельнулась на подушке.

— Ксюша, я постараюсь тебе помочь. Обещаю, что сделаю все, что в моих силах. Но для этого мне нужно знать все. Абсолютно все о твоей болезни. Это может быть неприятно. Больно — не физически, но… эмоционально. Придется вспоминать то, о чем ты, возможно, хочешь забыть. Ты готова?

В ее серых глазах — таких похожих на глаза отца — мелькнула стальная, несгибаемая решимость.

— Я готова. Мне уже два года говорят, что я умру. Сначала — через полгода. Потом — через три месяца. Потом — вот-вот. А я все еще здесь. Упрямая, как…

— Как твой дядя Саша? — подсказал я с легкой улыбкой.

Она улыбнулась в ответ. Шире, чем раньше. На бледных щеках даже появился намек на румянец.

— Да. Он всегда говорит, что упрямство — его фамильное проклятие. Он не умеет сдаваться. Даже когда надо.

Из динамика донесся тихий вздох Императора. Печальный. Усталый. Полный бесконечной любви.

В этот момент в палату бесшумно вошла медсестра и положила на прикроватный столик толстую, пухлую папку с историей болезни.

— Тогда начнем, — сказал я, открывая первую страницу. — Расскажи мне, как все началось. С самого начала. Каждую мелочь, которую помнишь.

Ксюша говорила медленно, с частыми паузами, чтобы отдышаться. Я не торопил — время сейчас было на нашей стороне. Чем больше деталей, тем точнее диагноз.

— Сначала просто уставала, — начала она. — Это было… два года назад? Да, точно два. Весной. Мы были на даче. Я любила кататься на велосипеде, могла часами гонять по парку. А тут… после получаса уже задыхалась. Думали — переходный возраст. Растет организм, перестраивается.

Я делал пометки в своем мысленном блокноте. Утомляемость. Начало в двенадцать лет. Прогрессирующая неврологическая симптоматика.

— Потом стали не слушаться пальцы на левой руке, — продолжила Ксюша. — Сначала мизинец. Я играю… играла на фортепиано. На этюде Шопена заметила — мизинец не попадает по клавишам. Промахивается. Учительница ругалась, думала, я ленюсь практиковаться.

Начало асимметричное, с дистальных отделов — мелкие мышцы кисти.

— Больно было?

— Нет, — она покачала головой. Минимальное движение, но я заметил. — Было не больно. Просто… тело как будто становилось чужим. Деревянным. Знаете, как когда отсидишь ногу? Вроде она есть, но не чувствуешь. Только это не проходило.

Парестезии без болевого синдрома. Классика для нейродегенеративного заболевания. Я листал медицинскую документацию параллельно с ее рассказом.

МРТ головного и спинного мозга — десяток снимков за два года. КТ с контрастом. Позитронно-эмиссионная томография. Электромиография, игольчатая и стимуляционная. Биохимия крови — сотни анализов, от банального общего до редчайших генетических маркеров.

Консультации… Ого, кого тут только не было. Профессор Сидорчук — светило неврологии. Академик Неволин — нейрохирург с мировым именем. Даже иностранцы — доктор Вульф из Вены, профессор Морияма из Токио.

И все они, на разных языках, разными терминами, писали одно и то же.

«Прогрессирующий идиопатический бульбарный паралич. Этиология неясна. По клинической картине соответствует боковому амиотрофическому склерозу, ювенильная форма. Прогноз абсолютно неблагоприятный».

БАС. Болезнь Лу Герига. Приговор. Смертный приговор, отсроченный на пару лет. Жестокая, неумолимая болезнь, которая превращает человека в запертого в собственном теле узника, пока не откажут дыхательные мышцы. Они поставили диагноз-исключение. Когда не знаешь, что это, но симптомы похожи — ставь БАС. Проще всего.

— Самое страшное было потом, — голос Ксюши вернул меня к реальности. — Когда я поняла, что не могу позвать маму.

Она замолчала. В ее серых глазах блеснули слезы, но она упрямо сдержалась, не давая им скатиться по щекам. Фамильная черта.

— Я проснулась ночью. Хотела пить. Не смогла встать. Попыталась позвать, но… голоса не было. Я кричала, но никто не слышал. Потому что я не кричала. Только думала, что кричу.

— Двуногий, — тихо, на удивление серьезно, сказал Фырк. — Это жестоко. Это… даже я не буду шутить. Это просто жестоко.

Ррык молча кивнул своей огромной головой, выражая согласие.

Я продолжал изучать снимки. МРТ показывала обширное, диффузное поражение ствола мозга.

Размытое, без четких границ. Как будто кто-то пролил кислоту на нежную нервную ткань. Хирургически неоперабельно. Слишком глубоко, слишком обширно, слишком близко к жизненно важным центрам дыхания и сердцебиения.

Но что-то было не так. Что-то в этой идеально выстроенной картине не сходилось.

— Ксюша, — я отложил снимки. — У тебя был зуд? Кожный зуд, без видимой причины?

Она удивленно моргнула.

— Да. Но лекари сказали, это от лекарств. Побочный эффект.

— А головокружения? Особенно по утрам?

— Были. Но редко.

— Изменение вкуса? Металлический привкус во рту?

Она задумалась, нахмурив тонкие брови.

— Да… был. Месяца три назад. Все казалось горьким. Даже сахар.

Зуд. Головокружение. Дисгевзия. Это не БАС. Это вообще не похоже на БАС. Это симптомы поражения… чего? Центральной нервной системы, да. Но не только двигательных нейронов. Это что-то системное. Что-то, что затрагивает весь организм.

Я снова взглянул на анализы. Потом