Стеклянный Джек - Адам Робертс

– От этой машины зависят наши жизни, – сказал Гордий, и голос его прозвучал на удивление грозно. Шрам у него на лбу походил на неотшлифованный рубин, вдавленный в плоть.

Жизнь внутри Лами З06 вошла в привычное русло. Она была скучной: неудобной физически (особенно из-за холода) и монотонной. Но терпимой. У них имелись еда и вода, и большую часть времени они были заняты. Они продолжали жить. Внутри их небольшого сообщества очень быстро определились страты. На самом верху находились альфы: Луон, Давиде и Э-дю-Ка – хоть последний не собирался удостаивать Луона почётным званием «лидера», открыто подвергать этот статус сомнению он, как и остальные, не хотел. Потом шли Мо и Марит. На самом дне существовали Гордий и безногий Жак. Иерархия ярче всего проявлялась в сексуальных отношениях внутри группы. К величайшему несчастью Гордия, все, кроме Жака, пользовались его телом разнообразными унизительными способами. Поначалу он рыдал от такой жестокости, жаловался, умолял оставить его в покое. Но через какое-то время свыкся со своей печальной участью. Другие мужчины часто обсуждали его в качестве сексуального объекта, сочетая многочисленные издёвки над его полнотой с признанием того факта, что лишний вес придавал ему некую женственность, хотя бы с определённых ракурсов. Их замечания по поводу Жака носили более пренебрежительный характер: его физический недостаток они считали отвратительным. Это означало, что на его зад никто не посягал, хотя все пятеро принуждали его удовлетворять их потребности иными способами. Жак воспринимал унижения с молчаливой стойкостью, хотя было сложно определить, что он думал на самом деле. Своими мыслями он не делился.

Мо и Мариту приходилось в каком-то смысле хуже. Иногда с ними обращались как с фактическими альфами, все пятеро мужчин смеялись и шутили вместе. Но временами тройка лидеров без предупреждения превращала Марита и Мо в бет, почти что опуская их до уровня Гордия и Жака. Это было связано, большей частью, с сексом и приводило не только к физическому дискомфорту, но и к тяжелым психологическим травмам. Последнее заставляло Мо страдать сильнее, чем Марита. Когда стало ясно, что Мо считает подобное обращение особенно несправедливым, Давиде принялся с нескрываемым удовольствием выделять именно его для удовлетворения своих сексуальных потребностей. Каждый подобный случай приводил к тому, что Мо делался мрачным и срывал зло на Жаке, но чаще на Гордии, причём самым непредсказуемым образом.

Но сексуальные связи внутри группы не были ни частыми, ни продолжительными. Помещение было слишком открытым, сил у них оставалось совсем немного, и к тому же холод нелучшим образом воздействовал на сексуальный аппетит. Секс, если таковой случался, был быстрой и в большей или меньшей степени жестокой разрядкой.

Для Жака это неудобство относилось к той же категории, что и постоянный холод, неудовлетворительная пища и общая монотонность. Он выкинул всё из головы. Но вот Гордия происходящее грызло, угрожая его душевному равновесию.

– Тебе стоит подумать о чём-нибудь другом, – посоветовал Жак толстяку, – Не терзай себя такими мыслями.

Гордий устремил на него сердитый взгляд, и Жак подумал, что тот сейчас отвернётся и надуется. Но вместо этого толстяк разрыдался.

– Невыносимо! О чём же мне ещё думать? Мне всё время холодно, и я всё время хочу есть! Они меня не щадят! О чём же ещё думать?

Марит, Мо и Давиде бурили; жужжание машин, к которому все семеро привыкли в той же степени, что и к отзвукам собственного сердцебиения в ушах, слышалось где-то рядом.

Жак не знал что и сказать.

– Сделай так, чтобы твой разум оказался снаружи астероида, – посоветовал он.

– Как? Я пытаюсь заглянуть в будущее и вижу до невозможности длинный отрезок времени! А если я смотрю в прошлое… ох! Прошлое!

– Ты знаешь, где пересекаются прошлое и будущее? – спросил его Жак.

– Где?

– Только в твоём разуме. Других точек пересечения нет. Прошлое от нас дальше самой отдалённой галактики. Мы это интуитивно знаем, потому что понимаем невозможность изменить прошлые действия, и иногда это нас печалит. – Он смотрел в лицо Гордию, пытаясь понять его выражение, но толстяк всё время отводил взгляд. – Но печалиться не надо. У неизбежной пропасти между прошлым и будущим есть ещё одно название – свобода. Только собственный разум удерживает нас от неё.

– Свобода, – сказал Гордий. – Ох, не надо иронии! Только глянь, где мы! Нет тут никакой свободы.

– Всегда есть выход, – сказал Жак. И тут его сердце заколотилось. Оно как будто хотело вырваться вон из грудной клетки. Аритмия; он вспотел, его бросило в дрожь. Слишком много сказал? Но Гордий, конечно, был слишком поглощён собственным отчаянием, чтобы внимательно слушать.

– Я убил своего отца, – проговорил он.

Жаку понадобилось несколько секунд, чтобы успокоить туктуканье в своей груди.

Потом он сказал:

– Ты поэтому здесь?

Печаль Гордия была беспредельной. Он кивнул, и все его подбородки заколыхались.

– Одиннадцать лет за убийство? – сказал Жак. – А это не слишком… мягко?

– Были смягчающие обстоятельства, – пробормотал Гордий.

– Смягчающие убийство?

Гордий икнул или кашлянул, вздрогнул всем телом. Потом из него полились слова:

– Я родом из поселения, обращенного к Солнцу, – сказал он. – Пузырь на орбите Венеры, нас было около тысячи человек, все единоверцы. И, что бы ты ни подумал – а ты, конечно, не поверишь в это, учитывая всю глубину моего нынешнего падения, – я, я… очень важный человек в моём сообществе. Я был божественным ребёнком, сферическим существом. – Он начал всхлипывать, и неизбежные при плаче слабые мышечные спазмы привели к тому, что его тело начало вращаться вокруг своей оси. Он невнятно провыл что-то вроде «я солнце» или «я сын отца» – Жак не расслышал. А потом ему пришло в голову, что в этом, видимо, вся суть. – Сколько себя помню, меня кормили и ублажали. Вездесущий Космический Господь воплотил волю Свою сферообразно – в солнцах, и планетах, и даже малых планетоидах вроде этого затерянного во тьме мирка, где нас заточили. И мы поклоняемся Ему, когда…

Тут слёзы одержали над ним победу, и он разразился медленными, ритмичными, тихими рыданиями. Через некоторое время Жак спросил:

– Ты убил своего отца во время… ритуала?

– Жертвоприношение, – выдохнул Гордий, пряча лицо в ладонях.

– Это была добровольная жертва?

– Ну конечно! Это величайшая честь… превыше этой чести попросту ничего нет. Когда придёт моё время, я приму свою судьбу с… – Рыдания вновь поглотили то, что он хотел сказать. – Ох, но теперь оно уже никогда не придёт!

– Улановские блюстители закона расценили это по-своему, я думаю, – сказал Жак. – Несчастный ты человек. Нет! Несчастный… бог, выходит. Как же твои люди справляются, пока их божество в тюрьме?

– У конгрегации есть моя сестра, – сказал Гордий. – Она в меньшей степени наделена сферическим совершенством, чем я, но всё-таки происходит из того же божественного рода.