Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

– И?

– И вот что получилось, – пчеловод Коля печально улыбнулся.

– Что? – из вежливости продолжал спрашивать я.

– Были люди как люди, а превратились в медопутов.

– Но кто они такие – медопуты?

– Те, кому путы слаще меда. – Коля второй раз печально улыбнулся.

И улыбался до прибытия в аэропорт Вурдалаково…

День 2500

Я все еще в Вурдалаково. В карантинном бараке. На всякий случай – вдруг я вурдалак? Должно пройти два полнолуния, прежде чем позволят предстать пред очами Великого Ктулху.

Знал бы – оставался в Гвазде. Да только думаю, никто б меня там не оставил.

Тараканы здесь размером с добрую кошку. По ночам поют песни, но пристойно.

День 2504

Староста барака намекнул, что можно получить сертификат об отсутствии вурдалачества за пол-унции осмия.

Чего ж они сразу не сказали, возмутился я.

А все равно, ответил староста, у Ктулху разлитие магмы, и он даже у посла Проплюгавии почетные грамоты не взял, хотя помочь обещал крепко.

День 2507

Я-то думал, я-то мечтал…

Никакой персональной аудиенции. Просто встреча Великого Ктулху с агрономами человеческих душ. Массовое мероприятие. И речь от имени Ктулху читал вовсе не Ктулху, а его правая нога. Или левая, поди разбери: лысый, усатый, ростом невелик…

Встреча имела место быть в Малом Лысьегорском подземелье. Светили гнилушки, некоторые на стенах, а некоторые – на лацканах пиджаков приглашенных. Это, оказывается, тоже ордена такие – гнилушечные. Обладатели их и сами едва ль не светились…

Выступление было коротким, как песня петуха: похолодание, вместе с потемнением, пришло всерьез и надолго. Топлива же хватит не всем. В этих условиях важно не сеять панические настроения, а мобилизовать массы на новые свершения. Великий Ктулху разработал план, но, конечно, раскрывать его не будет, поскольку народу его все равно не постичь. Наше дело – ободрять народ, внушать оптимизм и говорить, что за Периметром все гораздо, гораздо хуже.

Всем ясно?

Зал ответил дружными продолжительными аплодисментами.

Лысый с кафедры взором проникал в души, а потом возьми и скажи:

– Вот вы, гражданин, да, да. Вы, в сером свитере, не оглядывайтесь. Что вы скажете людям, если вернетесь отсюда?

Я бодро отрапортовал:

– В морозах наша сила! Даешь Заполярье в каждый дом!

– Молодец, – похвалил меня лысый. А остальные глядели с завистью. – Значица, действуйте…

И вот я лечу в Гвазду уже знакомым Черным Дирижаблем.

– Неба, неба не зацепи, – сказал капитан в переговорную трубу; на правах Оправдавшего Доверие я трапезничаю за капитанским столом.

День 2508

Вот я и опять дома!

За дни моего отсутствия он изрядно выстыл: топить-то было некому. Чугунные секции прежнего центрального отопления еще третий год сняли – металл нужен для укрепления Периметра! Взамен него я поставил грелку. В связи с правительственным распоряжением огня не разводить гваздевцы топили по-жидкому: в котел с водой (каменный котел, каменный!) бросали угольный брикет, добавляли бутыль смеси номер один, а через час – смеси номер два. Начиналась медленная химическая реакция, и температура в котле держалась в сто двадцать два градуса шкалы Фаренгейта (велено считать температуру отопления в Фаренгейтах, чтобы теплее было). Брикета обыкновенно хватало на трое суток, но так как я отсутствовал много дольше, реакция давно угасла.

Не беда! Я принес из проруби водицы, бросил фунтовый брикет угля, добавил смесь один, смесь два и, поджидая реакции, согрелся гмызью. Тот, кому выпало предначертание выполнять заветы Великого Ктулху, просто обязан пить гмызь!

День 2511

Гвазда исторически располагается в лесостепной зоне. Исторически – потому что за два последних века от леса мало что осталось. А то, что осталось, прошлым годом подмели тайтянские лесорубы. Очень им наше дерево мило. И платили златом-серебром. Правда, как оказалось, всё злато трансмутировалось в слизь, однако окрест Гвазды ни бора, ни даже одинокой сосенки теперь не встретишь. Кое-где, правда, остались кусты терна да можжевельника, вот на можжевеловых веточках некоторые любят гмызь настаивать. А иногда в котел кидают – якобы для запаха.

Так вот, пока я в Лысогорске указаниям Великого Ктулху внимал, и последние кусты извели. Но не на гмызь, а тайком-таки зажигают огонь и греются.

Нужно сказать, морозы стоят небывалые.

Поместный поросенок Нафочка приказал градусники перевернуть, и теперь чем холоднее, тем столбик термометра выше получается. Остроумное решение.

Нужно ли говорить, кто подал эту идею Нафочке?

Третий кусок. Магория

День 2513

Гулял по Заболотной Поляне, но не встретил ни одного шуршавчика. Видно, крепко промерзла земля.

Да и я промерз тоже.

На обратном пути увязалась за мною девушка – мол, пусти, дядя, переночевать, не пожалеешь.

А я пожалел – ее то есть. Иди, говорю, к ведьме Куке, у нее тепло. Накормят, напоят, спать уложат в покойном месте. Как же, дядя, так вот за здорово живешь и примут на постой, говорит девушка. За здорово живешь, может, и не примут. А ты ведьме денежку дай – и протянул девушке полтинник, что в честь смерти Вована отчеканили еще в прошлом веке: рабочий, перековывающий меч на орало. Девять граммов чистого серебра.

Девушка взяла было денежку, но едва монета коснулась ее ладони, как она – девушка, естественно, а не монета – заорала, да так громко, что листья с единственного в округе заповедного дуба мигом осыпались, не дожидаясь января. Хорошо отковал рабочий орало.

А девушка метнулась в овраг, где и скрылась. Бедняжка была вампиреткой.

Подобрал я свой полтинничек, вытер о полу шинели и побрел домой…

День 2515

Нынче беседовал с трактористом Иваном о жизни. Рассказал давешний случай с вампиреткой.

– А я бы ее не прогнал. Домой бы отвел, – сказал Иван.

– Но ведь того… Помрешь к утру.

– Пусть. Все одно осталось недолго. Так хоть своей волей, и без мук, даже наоборот. А теперь придется – от стужи и голода. Еще до людоедства дойдем, помяни мои слова.

– С чего бы?

– С того. Мороз сегодня какой?

– На улице или в доме? На улице минус тридцать два, в доме – у грелки плюс четырнадцать, подальше плюс восемь, на постели – плюс четыре. По Цельсию. – (С Иваном можно без обиняков, человек проверенный.)

– И долго ты думаешь протянуть – при плюс четырех? Или даже плюс восьми? А сколько будет, когда на улице все пятьдесят стукнет?

– Так уж и стукнет.

– Непременно стукнет.

– Через восемь недель должно Просветление наступить. Опять выйдет солнышко, сначала краешком, а потом и засияет в полную меру.

– Кабы… Знаешь, сколько осенью я земли