Фантастика 2025-100 - Даниэль Дессан

— Именно. О Владимире Владимировиче Маяковском.

«Господин Шульц, я нашла…»

— Кричит, выдумывает какие-то кривые слова, и всё у него не то, по-моему, — сказал я, — не то и мало понятно. Рассыпано всё, трудно читать.

Учитель литературы хмыкнул, поправил очки.

— А что касается стихотворения «Прозаседавшиеся», — сказал я.

«Эмма…»

«Господин Шульц…»

— Я не принадлежу к поклонникам его поэтического таланта, хотя вполне признаю свою некомпетентность в этой области, — произнёс я. — Но давно я не испытывал такого удовольствия, с точки зрения политической и административной. В своём стихотворении он вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они всё заседают и перезаседают. Не знаю, как насчёт поэзии, а насчёт политики ручаюсь, что всё это совершенно правильно.

Максим Григорьевич встал со стула, но всё ещё смотрел на меня снизу вверх. Я отметил, что учитель не улыбался. Он стрельнул глазами в сторону внимательно наблюдавшими за нами школьниками.

— Василий, ты только что сказал, — произнёс он, — что Владимир Маяковский в своём стихотворении издевался над коммунистами…

— Это не я сказал, Максим Григорьевич. Эти слова о Владимире Маяковском и о стихотворении «Прозаседавшиеся» принадлежат Владимиру Ильичу Ленину…

«Эмма, ты уверена в этом?»

«Господин Шульц…»

— … Владимир Ильич произнёс их в речи «О международном и внутреннем положении Советской республики» на заседании коммунистической фракции Всероссийского съезда металлистов шестого марта тысяча девятьсот двадцать второго года.

Учитель литературы приподнял брови.

— Ах, Ленин!‥ — сказал он.

Я кивнул и серьёзным тоном заявил:

— Суждениям Владимира Ильича я всецело доверяю.

— Нет, так-то… да…

Максим Григорьевич кивнул. Он вынул из кармана брюк белый носовой платок. Снял очки, бросил на меня близорукий взгляд. Протёр платком линзы и снова украсил очками своё лицо. Снова кивнул.

— Я полностью разделяю мнение Владимира Ильича, — сказал Кролик.

Он продемонстрировал мне свои передние зубы и заявил:

— Василий, но я всё же хочу услышать твоё мнение о том, что именно хотел выразить в своём стихотворении Владимир Владимирович Маяковский.

Я пожал плечами.

— Максим Григорьевич, — сказал я, — вы действительно верите, что современный советский шестнадцатилетний школьник поймёт, какие именно смыслы заложил в свои стихи страдавший от депрессии и похмелья тридцатилетний поэт, живший полвека назад?

— Хм!‥

Учитель литературы потрогал дужку очков.

— Это тоже… чья-то цитата? — спросил он.

— Это я поинтересовался вашим мнением, Максим Григорьевич.

— Ясно.

Максим Григорьевич вздохнул.

— Ладно, Пиняев, — сказал он. — Вижу, что уровень подготовки московских школьников не уступает нашему. Это меня порадовало. Советую тебе, Василий, в будущем не только цитировать при ответах на уроке Владимира Ильича. Но и активнее высказывать своё мнение, которое мне и твоим школьным товарищам тоже интересно.

Учитель взглянул на часы.

— Присаживайся, Василий. Молодец. Время нашего урока не бесконечно. А я хотел бы услышать сегодня и других учеников. Всё же у нас выпускной класс, и скоро у многих из вас будут вступительные экзамены в высшие учебные заведения. Я уверен, что знание поэзии Маяковского на этих экзаменах вам пригодится.

Я кивнул и направился к своей парте.

— А оценка за стихотворение у него какая? — громко спросил с места Черепанов.

— Пятёрка, разумеется, — ответил Максим Григорьевич.

Он уселся за стол, сделал пометку в классном журнале. Поднял лицо, взглянул на притихших школьников.

Я вернулся за парту — увидел, что Кролик снова блеснул зубами.

— Черепанов! — громко сказал учитель. — Раз уж ты напомнил нам о себе, мы с удовольствием тебя послушаем. Выходи к доске, Алексей. Смелее! Какое стихотворение ты для нас подготовил? Надеюсь, ты покажешь нашему московскому гостю, что уровень подготовки наших учеников ничем не уступает столичному.

Я наблюдал за тем, как Лёша Черепанов неохотно выбирался из-за парты. Череп кряхтел и пыхтел, словно один из престарелых пациентов гейдельбергской клиники.

«Что ни говори, Эмма, а интернет — это очень полезная штука».

«Господин Шульц, интернет — это…»

«Стоп, Эмма. Я знаю, что такое интернет. Спасибо за помощь».

* * *

На перемене после урока истории мне показалось, что я вернулся не шестьдесят шестой год, а примерно в шестидесятый. Пока шёл вместе с Черепановым к кабинету физики, я то и дело ловил на себе любопытные взгляды старшеклассников. Причём, школьники разглядывали теперь не только мои джинсы — они указывали приятелям на меня и говорили: «Смотри. Это же тот самый Вася, который вчера пацана из огня вынес».

Именно их слова и напомнили мне, что сейчас я находился не в московской школе, а в кировозаводской. Потому что в Москве я слышал иное: «Смотри. Это же Вася Пиняев, который поёт». Чуть позже: «Смотри. Это же тот пацан из хора, который потерял голос». К восторженным взглядам я в детстве привык быстро. А вот со снисходительными насмешками на лицах окружающих я так и не смирился: часто стирал их кулаками.

На уроке физики меня не озадачили ни проверочной работой, ни вызовом к доске. Пожилая учительница объясняла нам новую тему. Я слушал её, почти не вслушиваясь в её слова (они словно пролетали мимо моих ушей). Рассматривал лица и затылки своих нынешних одноклассников, размышлял о том, что информация о будущем всех этих школьников сейчас была доступна мне при посредничестве виртуальной помощницы.

«Эмма, озвучь мне, пожалуйста, ещё раз годы жизни Николая Варфоломеевича Осинкина».

«Конечно, господин Щульц. Николай Варфоломеевич Осинкин родился пятого декабря тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Дата смерти ни в одном из открытых источников не указана…»

«Ты утверждаешь, что он ещё жив? Я имею в виду: он жив в две тысячи двадцать шестом году?»

«В последний раз Николай Варфоломеевич Осинкин заходил на свою страницу в социальной сети сегодня в семь часов тридцать две минуты по московскому времени…»

«Эмма, уточни, что такое сегодня — в твоём варианте реальности».

«Господин Шульц, под словом "сегодня" я подразумевала воскресенье восемнадцатое января две тысячи двадцать шестого года».

«Спасибо, Эмма, — сказал я. — Чего ему не спалось-то в воскресное утро? Ах, да. Он же пенсионер».

Я увидел, как сидевшая за третьей партой (перед Черепановым) Иришка тряхнула косичками. Заметил, как обернулась и стрельнула в меня взглядом комсорг Надя-большая. Посмотрел на изрисованную словами и картинками классную доску. Снова переключил внимание на учительницу физики, рисовавшую на доске мелом стрелки и буквы латинского алфавита. Вот только снова не уловил смысл её слов. Потому что всё