"Фантастика 21025-22". Компиляция. Книги 1-23 - Виталий Хонихоев

прийти с синяками, а где-то через месяц, а лучше через два — надавал бы ему по шее. И никто не удивился бы. — развела она руки в стороны, показывая, как все просто и какой я дилетант. Да, уж шпиона, разведчика и резидента из меня не получится, да я и не пробовал никогда. Я — штурмовик, парень из разряда «видишь дырку — брось гранату», мне даже эти ваши снайперские заморочки, когда вы парой уходите в ночь и валяетесь в какой-нибудь жопе мира неделями, гадя в пакетик и сменяя друг друга у бинокля — против шерсти. Не наше это. Как там — мне бы саблю да коня, да на линию огня, а дворцовые интрижки — это все не про меня. Как говаривали римляне — уби нил валес иби нил велес — где ты ничего не можешь, там ты и не должен испытывать повышенных амбиций.

— Увы, не мое. — вслух говорю я. Она кивает, признавая мою несостоятельность в конспирации и социальной маскировке на местности.

— Плохо то, что ты уже привлек внимание СКПУ — они теперь от тебя не отцепятся. Ты у них не регистрировался еще?

— Нет. — хотелось добавить — что я дурак, что ли, но события уже показали что дурак и потому не стал ничего добавлять. Краткость — сестра таланта. Нет и все тут.

— И-то хорошо. Ладно. — Иошико мотнула головой, поправляя причёску и через разрез ее рубашки с оторванными пуговицами я опять увидел слишком много Иошико. Так все-таки, она загорает в солярии, или на ее теле есть следы от купальника? Или — или она заходит в лес, в безлюдную местность, и там загорает нагишом, на радость редким туристам?

— Опять у тебя глаза похабные. — сообщила Иошико: — это у тебя способность такая? Глаза похабными делать? Понимаю, почему скрываешь, брат, это не самая приглядная штуковина. Но ты не расстраивайся, мы всех примем. Братство. — она прикладывает руку, сжатую в кулак к груди, напоминая не то какой-то воинский салют, не то жест рэпера — я с тобой, бро. На всякий случай делаю так же. Иошико расцветает в улыбке.

— Вот и круто. Слушай, пойдем отсюда, а то у меня от этих вот — кивает в сторону компании Камико: — голова уже болит. — мы встали и вышли из кафе, по дороге я попрощался с Камико и ее шумными друзьями.

На парковке меня и взяли. Взяли довольно быстро, неплохо так взяли. Хотя и прямо профи я бы их не назвал, однако и ошибок явных не было сделано. Просто стоял фургон, стоял таким образом, что выходя из кафе и проходя парковку — ты либо неминуемо проходишь мимо, либо будешь перепрыгивать через ограждения. Обычно люди не прыгают через ограждения. Дверь фургона мягко открылась и оттуда выскочили трое мужчин, как и положено для такой вот работы — крепкие и шустрые, не боящиеся сделать больно и способные причинить боль. Типичные исполнители низового звена. Все что я успел — закрыться руками, когда меня грубо схватили и затолкали в фургон. Фургон мгновенно тронулся, сзади раздалось возмущенное — «Эй!» — от Иошико. На голову тотчас набросили мешок и я больше ничего не видел, зажатый несколькими парами рук. Сноровисто затянули мне руки сзади пластиковыми хомутами, пару раз «ласково» пнули в ребра, чтобы жизнь медом не казалась. Все верно, ребята, подумал я, стискивая зубы от ударов, все верно. Азы ремесла — лишите жертву возможности воспринимать этот мир, погрузите в депривацию. Ограничить зрение, связать, музыку включить погромче. Вызвать-то самое ощущение беспомощности и тогда жертва сама себя запугает до полусмерти. Ах, да — еще бы и раздеть догола, но это уже по приезду. Голый и ослепленный человек чувствует себя крайне уязвимым. Тут и методов допроса с пристрастием не нужно — просто оставьте такого человека одного в комнате, привязанного к стулу и идите отдохнуть, в карты поиграть там, телевизор посмотреть. Часов через пять можно вернуться. Комната кстати, должна быть прохладной — чтобы человек мерз. А пять часов — чтобы за это время он обгадился. Обмочился. И вот теперь уже можно начинать беседовать с замерзшим, униженным и испуганным человеком. Знаю я ваши методы, ребята.

Тут главное — сохранять спокойствие и думать. Без паники. Да, меня похитили, да везут куда-то и кто именно я не знаю. Попытался вспомнить фургон — обычный, белый, неприметный, каких сотни на улицах. Лица у нападавших скрыты масками. Вряд ли СКПУ, хотя кто ж их знает. Самая логичная версия — меня таки опознали как Сумераги-тайчо и везут к старому Джиро на заклание. Если это так и есть, то можно немного расслабиться, старому крокодилу я пока нужен живой. Но вот если это веселая самодеятельность кого-нибудь из заговорщиков против него — то может быть мне даже дадут поторговаться. Ну или нет. Тяжело анализировать с мешком на голове. Вообще говорят это дурная примета — ехать в багажнике автомобиля в лес. Вот я хоть и не в багажнике, но лежать на полу неприметного фургона с мешком на голове, со связанными руками — тоже в общем не айс такая примета. Фургон остановился, меня вытащили и поволокли куда-то. Что-то не так, да. Ах, моя реакция — я молчу. Что бы делал обычный школьник? Орал благим матом, ругался угрожал, хныкал. Блин. Все-таки хреновый из меня актер, а если я буду откровенно лажать в криках «Дяденьки, отпустите, христом-богом умоляю!» — то скорее вызову нездоровые подозрения. Нам сейчас нездоровые подозрения со стороны похитителей не нужны. Продолжаю молчать — пусть думают, что у парня шок. Было бы неплохо еще и обделаться, но как-то совсем уж рановато. Если допрос пойдет по всем правилам — еще успею обгадится.

Меня тащат куда-то вниз, я слышу, как гремят какие-то замки и засовы. Все металлическое. Вниз, оттуда пахнет сыростью и прохладой. Подвал. Млять, не люблю подвалы. Меня бросают вперед и я едва успеваю сгруппироваться, как сталкиваюсь с очень твердым полом. Больно.

— Ну что, я же тебя предупреждал, сучонок! — раздается чей-то голос. Знакомый голос, думаю я, и где я его слышал? С головы срывают темный мешок и я щурясь на свет пытаюсь разглядеть окружающий мир. Проморгаться. Ага, пока не бьют — уже хорошо. И мешок с головы сняли, дилетанты. Нельзя снимать мешок. Нельзя сразу же говорить с жертвой. Ты даешь ей надежду, лишаешь возможности самой себе напридумывать ужасные ужасы. Я поднимаю голову и смотрю на людей, которые стоят