Перековка. Перевернутое Небо - Михаил Павлович Игнатов

За это время врага уже вообще стало не видно, он полностью скрылся в сплетении чёрных, острых веток своей проявленной повелением стихии.

— Сохраняйте дистанцию! — рявкнул Райгвар остаткам гвардейцев, заставляя их отступить от этого клубка стихии тьмы, а через миг добавил для меня: — Вперёд!

Мы сорвались с места одновременно и одновременно ввинтились в переплетение чёрных ветвей чужого повеления, проскальзывая по свободному пространству глубже. Ветви изогнулись, проросли новыми отростками, что потянулись к нам…

Неприятно. И пусть бороться за глоток воздуха здесь не нужно, но воздух всё равно саднит горло, он полон чужой стихии, которая с радостью пытается сожрать меня.

Что-то из ветвей я срубаю Пронзателем, что-то обхожу, что-то сношу собой-змеем, но с тревогой отмечаю, что поглотить чужую стихию не выходит, только разменяться, змей бледнеет, как бледнеет и средоточие стихии. Сожрать меня у тьмы не получилось годы назад, не выходит и сейчас, но нити воды размениваются с тьмой в лучшем случае одна к двум… Будь на моём месте любой другой идущий, и средоточие бы уже было пустым до дна. И вот тогда…

Влево, ещё раз влево, перевернуться, проскальзывая сквозь узкий лаз. Дальше тупик. Мгновение раздумий, мгновение поиска, лихорадочной смены точек восприятия, и я снова переворачиваюсь, рублю чёрную стену над собой, создавая новый проход туда, где есть шанс добраться до врага.

Я рублю его повеление, оно напирает со всех сторон, сжимает тупик, сковывает, жалит десятками отростков, сгущается вокруг тенями. Вырвался едва ли не в последний миг, с трудом сумев что-то срубить, что-то разметать ударами души.

Тут хоть горло сорви в приказе змеям поглощать — то, что им не по зубам, — не поглотится. Давненько я не ощущал такой беспомощности, со времён тьмы. Впрочем, это ведь и есть тьма, что вокруг, что внутри меня, да?

Дарсова тьма.

К врагу мы с Райгваром прорвались одновременно.

В центр шипастого куста, где оставалась пустота в десять шагов шириной.

Одновременно рванули дальше: он с новым мечом, я с Пронзателем.

Нам понадобилось пять вдохов, чтобы понять — нам ничего не светит — враг словно играючи уходил от всех наших ударов, мягко отводил ладонью самые опасные и сам бил в ответ.

Райгвар, которого удар духа и сжатой в острые пики духовной силы отшвырнул прочь, едва не наколов на чёрные шипы, что окружали нас со всех сторон, предупредил, прижимая руку к груди:

— Замедлю. Сейчас.

Молниевая птица, что окутывала его облаком-защитой, оставила его, метнулась вперёд, поглотила врага, ярко засияла внутри паутиной молний. Я рванулся вперёд изо всех сил, увидел, как по моей коже поползли синие узоры Единения и…

Не сумел.

Успел нанести три удара, два из которых враг отбил, последний не успел, но укол, который должен был пробить сердце, лишь вспорол ему плечо, а затем молниевая птица Райгвара почернела и разлетелась на куски, а мне пришлось спасаться бегством.

— Я всё, — прохрипел Райгвар, кривя окровавленные губы. — Стихии больше нет.

Я, не отводивший глаз от врага, видел его сейчас восприятием и заскрипел зубами. По сути, мы разменяли порез на пробивший плечо Райгвару чёрный шип.

— Наконец-то, — вздохнул синехалатник. — Теперь-то вы умрёте, не испортив свои тела?

— Хороший был план, — не обращая на него внимания, сказал Райгвар. — Жаль, старейшина-предатель всё испортил.

Я стиснул зубы, отрубил стегнувшую меня, словно плеть, ветку. Рано сдаваться. Не в первый раз противник во много раз превосходит меня в силе. Я уже стоял перед старейшиной секты, и где теперь тот старейшина, где Властелин Ян?

Прорычал в ответ:

— Кроме стихии есть ещё и твой талант. Наш общий талант!

— Печати? Бесполезно. Я искал. Что недодядя, что этот чисты. Нет ни тени Указов, нечего красть.

— Указы клеймят душу. Можно сбросить клеймо, разрушить его, но нельзя стереть клеймо с души.

— Да пусто там! — рявкнул Райгвар.

Я тоже выругался вслух, не сдерживая голоса, вгляделся во врага до рези в глазах, а затем сорвался с места.

Не верю.

Над ним пусто, но я в это не верю.

Сорвался с места вовремя — за спиной стремительно разрастались чёрные шипы. Я облетел по кругу врага, не пытаясь ни ударить в него техникой, ни дотянуться Пронзателем, ни сделать ещё что-то. Сейчас я только уворачивался от смерти и вглядывался в пустоту над его головой.

Не верю. Указы клеймят душу. Нельзя стереть клеймо с души. Полустёртый осколок должен остаться. Можно стать старейшиной секты, богом, бессмертным, но нельзя уйти от своего прошлого, где ты был слабым, юным, где ты был всего лишь чьим-то подчинённым. Где-то пришлось заключить контракт, где-то дать клятву кровью на свитке, где-то принять чужой Указ.

И, кажется, Небо было согласно со мной: над головой врага протаяли тёмные, выгоревшие, кружащиеся далеко друг от друга осколки сектантских печатей.

— Да-а-а!

Я заорал, изворачиваясь между смертоносных шипов, влил всё, что у меня было, всё, что я умел в Указах, в эти осколки, заставить их стать отчётливей, сменить цвет, наполниться моей силой, а затем заорал ещё раз:

— Ну! Ты видишь их? Видишь⁈

— Вижу, — выдохнул Райгвар. — Но не могу коснуться. Мне нужна целая печать! Сделай целую, Атрий!

— Что за… — выдохнул враг, когда я свёл воедино три осколка печатей.

Когда этих кусков стало пять, он крутанулся на месте, затем вперился в меня и вскинул руку. В тот же миг его повеление словно взбесилось, потянулось ко мне, разрастаясь со скоростью, лишь чуть меньшей, чем скорость моего полёта.

Но было уже поздно — я свёл вместе эти пять кусков, плотно приложил друг к другу, сложил из пяти обломков единую и целую печать, а через миг Райгвар украл её у меня и вписал в неё главным условием единственный символ.

Смерть.

Враг застыл, замер с поднятой рукой, замерли и чёрные ветви, что почти до нас дотянулись, через миг враг яростно выдохнул, и печать треснула, развалилась, выцвела, а чёрные ветви вновь шевельнулись.

— Ничтожества, да как вы посмели…

Да, да, я уже слышал такие речи и даже головой не повёл, вместо этого вновь вливая в осколки печати силу. Мгновение, и печать снова стала целой, второе мгновение, и Райгвар снова её украл, вливая в неё столько сил, что она сияла