Жестокие всходы - Тимофей Николайцев

— Да нет, — опешивал тот… враз переставая рассуждать и поневоле начиная пятиться.

Но к нему уже сходились со всех сторон — оставляя собственные шмотки безнадзорно лежать на мостовой.

— А чего тогда разъвыёбывался здесь? — намерение заехать в морду подходившие даже и не скрывали.

— Да нет, мужики, не землекоп он… так, Мостовой Инженер… У меня на постое живёт. Приехал в ещё в прошлую осень, мост в конце Свайного наводить, — вступился кто-то.

И вовремя.

Грамотея уже обступили, в несколько рук беря за одежду.

— А-а-а… Ну, ладно тогда… — его разочарованно отпустили и вернулись к своим узлам. — Понаехали тут, дурачьё учёное… Глина вас всех подбери!

— Так чего, меловой камень-то? Где его брать-то будут? — тот снова принялся за своё… правда, совсем робким шёпотом теперь.

— Иди, иди уже! — толкал его в спину заступившийся. — Не мозоль душу, людям-то… Камень тебе… Вот он — камень, — и горестно тыкал пальцем в покидаемые людьми дома. — Смотри, сколько его! Сломай, перемели — вот как раз на целый вал и наберётся…

Говорят, подвозили понемногу камнебойные маятники на рамах.

Какие-то телеги и впрямь подошли — закутанные рогожей по самые оси. Никто толком не видел, чего там в них — за один только любопытный взгляд гарцующий жандарм недавно едва не потоптал конём двух мужичков. А те лишь сундук без ручек через улицу тащили — и остановились-то, только чтоб дух перевести, да перехватиться посподручнее. Чего, спрашивается, так лютовать? Сами не видим, что ли? Народ-то — не дура, поди… по-людски ведь родился, а не из зада выпал! Ни к чему было заглядывать под рогожу — умелый возчик и по скрипу тележных осей определит, как сильно она загружена.

А на одной телеге не выдержало дно — видать, доски подгнили. Треск перепугал лошадей, и заставил все людские головы в округе обернуться на этакое — тяжеленный железный шар, весь в родимых пятнах ржавчины, вывалился и грянул о мощёную дорогу. Тугая волна от этого удара — пробежала по мостовой, хватанув пеших за пятки и заставив зазвенеть конские подковы. Лошади всполошились, их с трудом угомонили… Шар прокатился по мостовой, гулко рокоча… потом с калёным хрустом ткнулся в угол ближайшего дома и потряс тот до основания. Толпа шарахнулась, спасаясь кто куда, но по счастью — никого не убило. Только градом осыпались сверху обломки стёкол вперемешку с расколотой черепицей.

Жандармы тут же тронули коней и поехали на толпу, угрожая плетьми.

Те кинулись в рассыпную, побросав вещи, и кляня их на чем свет стоит. Ропот был сух — как бурьян, колыхаемый ветром. И чего лютовать? И так понятно, что дома порушат. Чего уж… Камнебой, так камнебой… В самом деле — не кирками да ломами же нам эти стены ковырять, когда нас же самих на работы и погонят!

Духовники надрывались на каждом углу — по двое, по трое. Волосяные кисти мазали воздух так отчаянно, что даже мошкара над городом поредела. Сутаны распахивались от невиданного этого усердия, выставляя на всеобщее обозрение потные животы. Капли пота праведного — в кои то веки орошали землю. Священные причиндалы дёргались на шнурках, словно в припадочной пляске. Кисти без устали взмывали и опускались — словно забор красят, право слово. Народ обходил их за версту. Косились неодобрительно. Кое-кто и костерил сквозь зубы — эка… стоят, замаливают. Чего только теперь-то? Э-вон… разжирели, как кабаны — мух от шеи отогнать, и то уже вспотели… Столько вам, толстопузым, отдано — а толку и не видать… Э-эх, если б не жандармы… Побросать бы вас самих в ваши Колодцы…

Землекопов на улице почти не было. Не иначе — прятались. Кое-кто из горожан всерьёз предлагал пройтись по их хибарам с огнём да дрекольем. Ишь, оглоеды, потерзали Глину своими кирками! Поисточили нутро каменное, аки черви! Понаделали дыр в скорлупе! Смотри теперь, как истекает жизнь из города сквозь эти дыры! А им что? Не они же строили, город-то. Да и чего им город — живут в своих норах, как крысы. Землекопам для жизни многого и не надо — ни домов не надо, ни огорода за домом. Прилепил свою хибарку на глиняный отвал, накрыл её мятой жестью — лишь бы дождём голову не мочило… и доволен. Он из шахты-то и вылезает лишь по необходимости — прокашляться, лёгкие от каменной пыли прочистить. Что ему до беды нашей?

Этот ропот волнами набегал на толпу, крепчая раз от разу.

Кто-то вспомнил, что собирались землекопы на свои странные сходки в Каменном Сарае, что стоит на отшибе — тесный, глухой и без окон — и как отгоняли прочь любопытную пацанву, и грубо заворачивали прохожих, что шли мимо навеселе… Люди всё равно всё увидят — собирались там проклятые Кроты, набиваясь до селедочной тесноты, курили полынные веники и совершали непотребный свой молебен — вроде и к Глине взывали, но не так, как учили Духовники, ибо пятиуглились не кистью, и не нательным камушком, а железным заступом. Самих Духовников тоже гнали со своих молебнов восвояси… Ну, не прямо гнали, конечно…, но прекращали молебен и ждали молча, пока Духовник, желающий усмирить непотребу, накричится до горлового хрипа и не уйдёт обессиленным. А потом опять — зажигали метла из сорной травы и дышали вонючим дымом.

Истинно, истинно говорю вам — разве станет почтительный отпрыск терзать железной киркой Лоно Материнское?!

На углу пара землекопов подвернулась-таки под руку разгорячённым горожанам. Те их окликнули — сначала по‑доброму к ответу за содеянное призвали, по‑человечески, но те не оглянулись даже — спешили они куда-то, видишь ли… Какая-то немолодая баба ухватила одного торопыгу за шкирятник, чтобы спросить с него: «Доколе?» Землекоп же, вместо того, чтоб пожилой горожанке почтительность оказать — вырываться начал, а после ещё и замахнулся, норовя бабу ту ударить… Увидавшая такое городская толпа — повалила обоих землекопов вместе с бабой и сомкнулась над всеми троими, топча… Жандармы на углу равнодушно смотрели, не проявляя особого интереса.

А кто-то ещё припомнил вслух — насколько насмешливы раньше бывали рожи всех встреченных землекопов, когда добродетельные горожане спешат на Зов, а те — спокойно идут себе от Храмовой площади… Это что же? Выходит, они тот Колодец роют, а нам — наполнять его?!

Вот это было уже — вообще через край! Даже чьи-то вновь подоспевшие воспоминания — о том, как землекоп повадился к одной бабе, и той же ночью соседский пацан был насмерть удушен одеялом —