Владимир, сын Волка - RedDetonator

мы не можем — война изначально обречена закончиться ничем, кроме ущерба нашей общей цели. А ещё это чем-то похоже на диссоциативное расстройство личности. А это тяжёлый медицинский диагноз. И я предлагаю пойти на то, что не выгодно ни мне, ни тебе, но, в каком-то смысле, справедливо.

— Где ты здесь справедливость увидел, подонок⁈ — вскипел Жириновский. — Ты украл моё тело!

— Я ничего и ни у кого не крал, — ответил на это Директор. — Кража подразумевает умысел. У меня умысла оказываться здесь не было — если ты видел мои последние мгновения, то должен знать, как я встретил смерть и что я думал. Я рассчитывал на покой, ну или хотя бы на ничто, на Пустоту, но мне не дали ничего, кроме твоей оболочки и тебя в ней.

Владимир Вольфович хмуро смотрел на него из зеркала и молчал.

— Я тоже проиграл, — заключил Директор. — У меня была потаённая надежда, существовавшая вопреки здравому смыслу, что я встречусь с ней, наконец-то, если правда всё то, что попы говорили о загробном мире. Но я не получил ничего.

— Значит ли это, что бога нет? — спросил Жириновский.

— Мою позицию ты знаешь, — тяжело вздохнул Директор. — Никаких ангелов, демонов, бога или дьявола — я не видел никого. Заседание в Инюрколлегии было похоже на ад, поначалу, но это быстро прошло.

— Чёрт подери… — тоном обречённого проговорил Жириновский.

Директор молчал. Всё и так предельно понятно — они общаются не только словами, но и мысленными образами, поэтому его собеседник понял даже то, чего нельзя выразить словами. Оттенки эмоций, отсылки к посторонним воспоминаниям, связанным с темой беседы лишь косвенно, но дополняющим общую картину — всё то, что передаётся языком лишь в очень ограниченных пределах.

С одной стороны, это даёт полное понимание, а с другой — они практически не способны ничего утаить друг от друга. Это как тюремная камера на два разума…

— Ладно, — произнёс, наконец-то, Владимир Вольфович. — Дружить с тобой я не буду — ты отвратительная личность, но буду пересылать тебе свои воспоминания и «переживать» твои.

— А я тогда улажу все оставшиеся вопросы с Инюрколлегией, — кивнул Директор. — Будем работать — притрёмся. Посмотришь мои воспоминания и осознаешь ещё, что я — не худший из людей, ха-ха-ха…

*СССР, Московская область, г. Москва, улица Каланчевская, дом 11, 21 апреля 1983 года*

— Вот и всё, — произнёс Анатолий Павлович, заглянув в трудовую книжку. — Впервые такое делаю…

В ней написано: «Уволен по собственному желанию, ст. 31 КЗоТ РСФСР».

Директор никогда до этого не увольнялся по собственному желанию и вообще, не увольнялся ни по чьему желанию.

Он окончил школу в 1975 году, с серебряной медалью, в 1978 был уволен в запас из армии, в 1983 году окончил педагогический институт и в том же году был направлен, по распределению, в 13-ю школу Липецка.

С тех самых пор он работал в той же школе — в 1987 году он получил первую квалификационную категорию, в 1991 году стал завучем, в 1993 получил высшую категорию, а в 1996 году стал директором.

Его трудовая книжка из прошлой жизни — это отражение его карьерного роста и ничего более.

У Жириновского же в трудовой обозначен некий «Советский комитет защиты мира», а также «Иностранная юридическая коллегия».

«А теперь нам только одна дорога — в Афган», — подумал Директор с сожалением. — «Есть способы, как это устроить, но нужна тщательная подготовительная работа».

Жириновский служил в политуправлении штаба Закавказского военного округа, офицером по призыву, с 1970-го по 1972-й — в политотделе, пропагандистом, но, к счастью для них с Директором, он владеет фарси, распространённым в Афганистане.

Именно по этой линии и можно попасть в ОКСВА, (3) потому что в ином качестве уже поживший Жириновский, которому сейчас 36 лет, но очень скоро, 25 апреля, день рождения, вряд ли годится.

«Пока обед, нужно прогуляться, а затем снова сюда», — подумал Директор и посмотрел на здание Инюрколлегии.

Он, в процессе оформления «по собственному», побеседовал с председателем, Германом Викторовичем Гавриным — договорился о положительной характеристике с предыдущего места работы.

Сначала Гаврин ошалел от такой наглости, а затем, когда Директор объяснил ему, куда именно ему нужна характеристика, начал отговаривать. Сказал, что не надо воспринимать всё это так близко к сердцу и Афганистан — это не выход.

«Это не выход — это окно в 1987 год», — подумалось Директору в тот момент.

Ему удалось убедить председателя Гаврина в серьёзности своих намерений и непоколебимости своей позиции, и заслужить уважительный взгляд с изменением отношения.

Как видно, председатель был куда худшего мнения о Жириновском — Владимир Вольфович подкинул воспоминание о коллеге, который сообщил ему, что начальство считает его эпатажным выскочкой, но неплохим юристом.

Теперь же, благодаря умелым действиям Директора, Гаврин считает, что Жириновский сильно изменился, причём в лучшую сторону.

Поправив галстук, Директор направился к Лермонтовскому скверу, расположенному в сотне метров от здания Инюрколлегии.

В сквере он обнаружил жёлтую бочку с надписью КВАС, рядом с которой стоит деревянный столик со стаканами.

Директор подошёл к продавщице, одетой в хлопчатобумажный халат, фартук и колпак. На поясе у неё висело полотенце, а на руки надеты марлевые нарукавники.

— Здравствуйте, — поздоровался он. — Мне стакан кваса, пожалуйста.

Он передал ей три копейки.

— Здравствуйте, — улыбнулась полная женщина и приняла деньги. — Хорошо.

Директор сел на лавку и сразу же приложился к напитку, который оказался на вкус ровно таким, каким он его помнил.

Он пообещал себе, что купит минимум три литра кваса и насушит сухарей, чтобы посидеть вечером, наедине с собой, и напиться его вдоволь.

В Афганистане, куда он решительно намерен попасть, с квасом из бочки дела обстоят очень плохо. Вернее, там с ним дела обстоят совсем никак — нет его.

Попивая квас, Директор не заметил подошедшего к нему человека.

— Владимир Вольфович, здравствуйте, — приветствовала его женщина лет тридцати.

Он посмотрел на неё и «вспомнил» почти сразу — Жириновский оперативно подкинул нужное воспоминание.

— Эльвира Евгеньевна, здравствуйте! — жизнерадостно заулыбался он и встал с лавки. — Как ваши дела?

— Хорошо, — кивнула женщина. — А у вас?

Это стройная шатенка лет тридцати с гладко зачёсанными назад волосами, собранными в скромный пучок, узким лицом с тонкими бровями и любопытными серыми глазами. На ней