Солитариус - Елена Пя

– Может, это и правда, мама. Только думай об этом не как о сумасшествии, а как о сне. Ты просто спишь, а когда проснёшься, всё у тебя будет хорошо. И там, наяву, я не буду доставлять тебе проблем. Обещаю.

Мама потянулась к нему.

– Ванечка…

Но она уже не могла его коснуться. Её силуэт, вместе с подъездом, подстриженными кустами и скамейкой, стал размытым, будто Дрозд смотрел вверх со дна бассейна, и сначала вода была прозрачной, а потом бассейн превратился в мутный илистый пруд – пока одна реальность не сменилась другой, в которой щёлкнул замок на двери и зажглась лампа над столом в мастерской.

Прости, мама.

Дрозд сжался изнутри, опасаясь выдохнуть в пространство слишком много своего уныния. Ничего колотить он не стал – наоборот, откопал в ящике тряпку, смочил её водой и продолжил начатую накануне уборку, в ходе которой обнаружил, что три картины вспучиваются уродливыми пузырями, а обе половины последней гипсовой формы для литья, похожие на скорлупу гигантского ореха, распались каждая ещё напополам. Но на душе было пусто, как на заброшенном кладбище.

В три часа он вспомнил про музей, но там, почти наверняка, ещё утром поняли, что его вышвырнуло, и уже нашли, кем его заменить, – так что он лёг спать и проспал до ночи.

Ночью в город пришёл снег – разведчик нетерпеливой зимы. Дрозд устроился на низком подоконнике и, закрыв глаза, чувствовал, что сознание рассеивается, словно пыльца, а мир становится тонким и проницаемым, как огромное сито; казалось, что Дрозд в нескольких местах сразу. А снег присаживался на плечи весёлых гуляк, подслушивал разговоры, падал мимо окон, заглядывая в квартиры, и кружил вокруг фонарей. К утру же, убедившись, что для зимы ещё не время, растворился в сытых лужах, но между чешуйками на крышах домов, словно клочки шерсти неосторожного белого зверя, остались следы его пребывания.

– Всё когда-нибудь закончится, – сказал себе Дрозд и слез с подоконника.

Он умылся, почтил зубы, поскоблил щёки бритвой – терпеть не мог щетину – и даже подогрел на переносной двухконфорочной плите вчерашние пельмени…

Когда в дверь мастерской кто-то постучал.

Сначала Дрозд не планировал открывать: это, скорее всего, опять будут предлагать какую-нибудь страховку. Или проводят соцопрос. Он затаил дыхание и сидел, не шевелясь, с вилкой в руке, но пришедший не сдавался; стук повторялся с отчаянной настойчивостью, хотя там, снаружи, был кто-то не очень сильный, понял Дрозд, кто-то низкорослый и беспомощный – и эта мысль почему-то вызвала страх.

За дверью стоял ребёнок. Тот самый мальчишка, маленький «Тильтиль» – стоял и тихо плакал, а когда Дрозд в растерянности отступил на шаг, бросился к нему и уткнулся лицом в живот.

Только тогда Дрозд осознал, что верёвку, обвязанную вокруг пояса, до сих пор так и не разрезал.

Глава V. Есть такое место…

– Они ушли вчера вечером, – рассказывал мальчик, пока Дрозд болтал чайным пакетиком в большой щербатой кружке, а после размешивал чай ложечкой, чтоб скорее остыл. – Сначала она долго спорила с дедушкой, всё уговаривала его вернуться домой… А потом они стали собираться. Она обняла меня напоследок и строго наказала мне найти тебя. Она даже плакала. А ещё передала тебе записку, вот…

Дрозд осторожно, двумя пальцами, принял сложенный листок, извлечённый мальчишкой из кармана новенькой синей курточки. Совесть грызла изнутри. Как, всё-таки ушли? Без него? Но без него им придётся пробираться вслепую, как новорождённым щенятам, соваться во все странные, не внушающие доверия переулки и закоулки, в двери заброшенных домов, в сумрачные аллеи. И ждать, что им, может быть, повезёт, и выбросит их туда, куда они целились, а не в один из тех слоёв, где никому не пожелаешь оказаться, где под ногами вместо земли – текучая зыбь, или время идёт в противоположную сторону, или забытые страхи выползают на поверхность, мгновенно обрастая плотью.

Поэтому они и не взяли с собой ребёнка? Из-за опасности? Дрозд весь дрожал, разворачивая записку, – от ненависти к той своей половине, которая не умела говорить «да», и от презрения ко второй, которая ничего не могла с этим поделать.

Но всё же… Какой странный выбор! Женщинам свойственно во всём отдавать предпочтение детям, ради детей они готовы надрываться, жертвовать, резать себя…

«Будущее не важнее, чем прошлое, – почерк был, конечно, знакомый. – То, что было, есть и будет – всё это одинаково важно. Но с будущим я могу справиться сама. Это малость, но всё же лучше, чем ничего. Остальное мне не по силам. Надеюсь, ты поймёшь».

Сначала Дрозд не совсем понял, и прочесть записку пришлось на второй раз. Потом почувствовал, что начинает. Откуда-то из глубины поступил сигнал, что нижние ярусы сознания медленно, но верно затапливает холодное понимание, – но тут же энергичный и неутомимый мозг перекрыл ему все выходы наверх, определил затопленную местность на изоляцию, поставил барьеры и предупредительные знаки, после чего, весьма довольный собой, погрузился в полудрёму, отказываясь работать.

Мальчишка горбился, поставив ноги на перекладину табуретки, и шумно хлебал горячий чай, но едва Дрозд поднял на него глаза, как он поспешно выпрямил спину, словно под взглядом учителя, и вспыхнул до корней волос.

– Мне очень страшно, Ваня…

Дрозд побарабанил пальцами по столу и с опаской прислушался, не даст ли вновь знать о себе вчерашний клещ, но клещ так насосался крови накануне, что лопнул, и всё пока было в порядке. «В конце концов, ребёнок не виноват в том, что по какой-то неведомой причине мне не нравится. Мне вообще почти никто не нравится. Но его же, поди, родители потеряли… Правда, есть надежда, что в его краях течение времени медленнее, но всё равно – потеряют в ближайшие дни. Не годится это. А мне вообще-то несложно. Всего-то и нужно, что сходить с мальчишкой в другую реальность, а потом прыгнуть обратно».

– Давай доедай, – велел Дрозд, – допивай свой чай, и пойдём.

Мальчуган так обрадовался, что проглотил последний пельмень, не дожевав, и так неосмотрительно хлебнул из кружки, что закашлял, а из глаз у него хлынули слёзы.

Потом они свалили посуду в раковину. Дрозд махнул рукой: разберётся с этим через двадцать минут, когда спровадит мальчишку. И, наверное, даже успеет сегодня на работу, в музей: час-то совсем ранний.

Мелькнула мысль: «Что же, он шёл через полгорода ночью? В темноте?» – но мысль эта вела за собой