Солитариус - Елена Пя

– Ну так куда тебе надо? Постарайся объяснить подробнее, а то я могу промахнуться.

– Что, прямо отсюда? – удивился мальчик.

И принялся с превеликим интересом разглядывать стоящие на подставках и стеллажах свидетельства морального распада здешнего хозяина. Вот ведь маленький притворщик! Получил согласие – и теперь оказывается, не так уж он и торопится домой! Дрозд разозлился. Да нет, Дрозд был близок к бешенству, но почему-то только хмурился, неодобрительно сопел и молчал. И стыдился, что другой человек – пусть даже посторонний щегол, которого он больше никогда, если повезёт, не встретит – видит вот это всё.

Не хватало ещё, чтобы его жалели, как какого-нибудь неполноценного.

– Отсюда не получится, – щегол завершил осмотр и сделал умное лицо. – Здесь слишком много тебя настоящего. Понимаешь? Оно не отпустит.

– Раньше как-то отпускало, – сквозь зубы процедил Дрозд. – Слушай, если уж ты просишь тебе помочь, то должен слушаться меня, ясно?

– Но я же… – мальчик, вновь смутившись, подобрался ближе и произнёс доверительным шёпотом, косясь по углам: – Я из необычного слоя. Туда так просто не попадёшь.

– Из какого ещё необычного слоя?

– Есть одно такое место… Пойдём скорее!

И этот малолетний нахал вытащил Дрозда на улицу и потянул за собой – Дрозд едва успел запереть студию на ключ. Они почти бегом пронеслись вдоль соседей-магазинчиков со всеми этими вывесками и неоновыми лампочками, потом нырнули во дворы с шелушащимися пятиэтажками и огороженными сеткой спортивными площадками, пустыми в это холодное утро. Загадочным образом выскочили на перекрёсток Посадской и Овсянникова – хорошо знакомый Дрозду район, здесь он на протяжении трёх месяцев снимал комнату у одной глухонемой портнихи, когда, было дело, думал, что не вернётся на Поверхность никогда. Из затеи этой ничего путного не вышло, но даже сейчас некоторые его вещи оставались там, убранные, должно быть, бережливой хозяйкой на антресоль.

Но мальчишку прежнее место обитания Дрозда ни капли не интересовало. Он схватил зазевавшегося спутника за дурацкую верёвку, как за поводок, закусил губу и с неудержимым упрямством, достойным, надо признать, уважения, связал-таки эту верёвку с той, которую сам носил на поясе.

Дрозд на сей раз не стал протестовать. Устал.

– Ты что, боишься потеряться?

– Боюсь, – мальчик насупился, дёргая поводок и проверяя узел на прочность.

Дрозд оглядел его внимательнее.

– А тебе сколько лет?

– В конце октября будет семь… Но ты не понимаешь! Я в школу хожу сам и… и вообще. Я самостоятельный. Просто это очень, очень важно.

– В конце октября, значит…

Дрозд сунул руку под капюшон и задумчиво почесал макушку. Сквозь заслоны, возведённые заботливым мозгом, но теперь уже не казавшиеся такими уж нерушимыми, начали просачиваться неприятные ледяные струйки. Некстати он вспомнил, что до сих пор не выяснил одну вещь, хотя всегда, несмотря на замкнутость и угрюмость, полагал, что в общении эта деталь чрезвычайно важна, хотя бы ради соблюдения вежливости:

– А как тебя вообще зовут?

Мальчишка просиял, обеими руками хватая Дрозда за запястье и повиснув на нём, как будто одной верёвки ему было мало.

– Меня зовут так же, как и тебя. Здорово, правда?

Дзинь! Совсем рядом, слева, панически зазвенело и залязгало, и Дрозд отшатнулся – успел чуть ли не в последний момент, да и то лишь потому, что притормозил его подопечный. Перед ними, нервно пошатываясь, прополз облезлый, как толстая старая змея, трамвай. Самый настоящий. И Дрозд оторопело провожал его, скользя взглядом по блестящим рельсам. Он не мог припомнить, когда в последний раз видел, чтобы по городу ездили эти мастодонты; многие считали их пережитком прошлого и ассоциировали исключительно с открытками в стиле ретро. Они должны были безропотно уступить дорогу более современному транспорту, как старики молча уходят в тень перед напором шустрой молодёжи.

А Дрозд ведь тоже забыл об их существовании, хотя в далёком детстве любил, забравшись в просторные трамвайные недра, закрыть глаза и слушать деловитый перестук колёсных пар. Сидения всегда были тёплыми, и он свято верил, что где-то под дрожащим полом бушует магический огонь, как в глотке у дракона. А мимо проплывали телеграфные столбы, обгоняли трамвай суетливые автомобили, ходили люди – всё это было близко, но всё же по ту сторону стекла, и двигалось хаотично, непонятно. Их вагончик – совсем другое дело, он следовал строго вдоль рельсов, и было в этом нечто волшебное, словно сидишь внутри отдельного, очень правильного передвижного измерения.

Прошлое хлопнуло в голове как фейерверк, рассыпалось на искры и растворилось.

Потянуло затхлостью.

– Странной дорогой ты меня ведёшь, – пробормотал Дрозд, бегая взглядом по обступившим их немым домам с изъязвлёнными, покрытыми налётом лепнинами. – Я не понимаю, куда…

– Ты ведь ещё не забыл школу? – неожиданно перебил его маленький тёзка.

И остановился перед широким крыльцом, ведущим в глухую чёрную пустоту.

Резко обрушилась промозглая ночь (или затмение?), мир отступил назад, и вокруг ничего больше не было – только на ступени падали, шурша, осенние листья.

– Я всего два года назад её закончил, – ответил Дрозд и весь покрылся мурашками от того, каким слабым показался голос, будто кто-то живой, таясь в темноте, пожирал все звуки. – Не забыл. Учителей, здание…

– Нет, я не про учителей. Я про… первый класс. Про то, как играли на переменах. Про свет. И запахи. И шум.

Ваня затрясся, словно увидел в клубящемся мраке очертания чудовища с оскаленными клыками, и его трепет передался Дрозду – пробежал током по соединяющей их верёвке.

Горло сдавило, говорить было сложно – но и не говорить не получалось.

– Нет, начальную школу я почти не помню. Всё очень размытое и тусклое, как в сумерках, а голоса – как сквозь толщу воды. Много детей, длинный коридор… Стёкла, кажется, зелёные – могли у нас быть зелёные стёкла в коридоре? – Дрозд нахмурился, терзая свои воспоминания как измусоленный, выжатый апельсин. – Толстые такие, похожие на сложенные плиткой донышки трёхлитровых банок. Свет через них почти не льётся. И… Слушай, не заставляй меня рассказывать, это совсем не весело и тебе не понравится!

– Ты опять порвал её, – прошептал Ваня, глядя снизу вверх блестящими от страха глазами.

И поднял к лицу куцый хвост своего пояска с узелком на конце.

– Что?.. Это не я.

– Расскажи всё, это важно.

Дрозд не заметил, когда они успели взойти по ступеням и очутиться перед тяжёлыми двустворчатыми дверями, обшитыми деревом. В полутьме над ними предостерегающе мерцала прямоугольная табличка, но надпись растушёвывал густой туман, лезущий в рот и в ноздри.