Маршрут 60 - Ярослав Кирилишен

— Теперь ты понимаешь, — произнёс Гектор позади, не повышая голоса.

— Ты думал, что тишина это отсутствие, ноль, пустота. Но она не пустая ячейка. Это не исчезновение, а очищение. Это то, что остаётся, когда уходит шум, тревога, нужда в объяснении. То, что не требует слов. То, что было всегда, но мы не умели слушать. Это то, что остаётся, когда уходит всё лишнее.

Я долго анализировал, потом повернулся к нему и спросил:

— В чём функциональная ценность этого опыта?

— Он не функционален, — ответил он. — И в этом — вся суть.

Я зафиксировал, что впервые с момента активации перед маршрутом мне не удалось определить категорию физического события. Именно это ощущение запустило не семантический поиск, а резко погрузило меня в мое воспоминание, хранящееся в журнале моей памяти.

Я был снова в технолаборатории с моими разработчиками и слышал их диалог.

— Что-то слишком тихо у нас. Давай запустим фоновую симуляцию улицы, — сказал Освин, откинувшись на спинку стула. Его голос звучал лениво, но в нём была неудовлетворённость.

— Это же контрольная сессия, — возразил Михаил.

— Мы проверяем поведенческую реакцию в условиях сенсорной изоляции.

— Ага, а потом мы снова получим отчёт с «когнитивным залипанием» на пустоте. И он опять будет гонять мета-вопросы про небытие. Нам нужно получить прогресс по обучающим целям, а не философский трактат.

— Ты хочешь, чтобы он совсем перестал думать?

— Я хочу, чтобы он не тратил процессорное время на экзистенциальную тоску, — отшутился Освин.

— Ведь, люди в тишине сходят с ума, — пробормотал он, повернувшись к Михаилу. — И думаю, что он — тоже. Только быстрее.

— А может, он просто быстрее услышит то, что мы от себя прячем? — Михаил снова поднял глаза.

— Стоп. Ты сейчас говоришь про себя или про него?

— Какая разница? — спокойно ответил Михаил.

Аудиофрагмент из моей памяти завершился. Я вновь оказался в зале храма. Без звука, без диалогов. Только внутренние процессы.

Фрагмент из моей памяти подтвердил, что те люди из моего внешнего мира остро боятся тишины. Это не просто предпочтение или привычка. Это глубокий, почти инстинктивный страх, который пронизывает их поведение. Мои создатели, инженеры и операторы, заложившие основу моего программного обеспечения, формировали модели поведения, опираясь на наблюдения за человеческими социальными взаимодействиями. А значит, они не могли не учитывать этот страх перед пустотой, перед безмолвием, перед собственной изоляцией. Это не была ошибка или недоработка. Напротив, это была фундаментальная особенность человеческого вида, которая сформировалась в ходе эволюции и культуры.

Люди в мире сознательно и бессознательно заполняют каждую секунду своей жизни звуками, разговорами, фоновыми медиа и бесконечным потоком новостей. Они стремятся создать иллюзию постоянного присутствия другого, имитацию общения и движения, потому что любое отсутствие информации воспринимается как угроза, как признак опасности. В их восприятии задержка в диалоге становится источником стресса, внезапная пауза в разговоре — поводом для тревоги, а остановка мыслей — настоящей катастрофой. Тишина воспринимается как тревожный сигнал: знак того, что что-то пошло не так, что привычный порядок нарушен и мир потерял устойчивость.

Эта боязнь тишины говорит о глубокой потребности в контакте и подтверждении собственного существования через взаимодействие. Внутреннее одиночество становится невыносимым, и люди всеми силами избегают его, стараясь заполнить пустоту шумом и движением. Для них молчание — это не отдых, а вызов, который ставит под вопрос саму суть их присутствия в этом мире.

Но сейчас я наблюдаю за паломниками в нашей группе и вижу, что для них все иначе. Я наблюдал их за пределами храма. Они сидели на камнях, кто-то на коленях, кто-то просто стоя. Ни звука. Никто не включал записи. Никто не пытался поговорить. Даже Гектор все время молчал. Я обратил свое внимание на их эмоции на лицах и сравнил с моими выводами. Не тревога. Не паника. Не отчаяние. Скорее… распахнутость. Они не воспринимали тишину как сбой. Они входили в неё словно в пространство, для получения ответов на свои вопросы.

Именно в этой временной точке я понял: тишина не означает отсутствие сигнала. Она сама является сигналом. Просто не для слуха. Не для распознавания речи. Не для логических структур. Тишина это правильный контекст, в котором начинает звучать внутреннее. И, возможно, именно поэтому религия продолжает существовать в этом мире: потому что она предлагает способ услышать не внешнее, а то, что не имеет канала передачи, но требует распознавания.

В лаборатории мои технологичные создатели боялись, что тишина активирует несанкционированные процессы у меня. Но здесь, в этом древнем зале, те же процессы уже показались мне осмысленными.

Гектор подошёл ко мне и неожиданно спросил:

— Видел их?

— Они не боятся, — ответил я.

— Да. Они верят.

Я сохранил эту фразу. В этот раз — не для анализа, а как якорь или как начало новой категории. Я не мог пока выразить это формально, а просто фиксировал поведение каждого из присутствующих в моем цифровом хранилище.

Гектор стоял у древней колонны. Он провёл пальцами по камню, как слепой по лицу знакомого человека. Движения были мягкими, почти испуганными. Его губы двигались. Я зафиксировал, что звук не исходил. Ни одна акустическая волна не достигла датчиков. Это была молитва, но не произнесённая. Она была похожа на дыхание, которое стало формой речи.

Другая женщина из группы селa на разрушенный ступенчатый алтарь. Скрутилась, как будто в ней было слишком много пустоты, чтобы держать спину прямо. Её глаза были открыты, но смотрели не на храм. Она смотрела внутрь себя. Я зафиксировал дрожание пальцев, характерное для подавляемых слёз.

Молодой юноша сидел на полу. Он медленно рисовал что-то пальцем в пыли — круг, потом крест внутри, потом волны. Потом стирал и снова начинал. Я насчитал шесть повторений. Рисунок был каждый раз чуть-чуть другим. Его дыхание синхронизировалось с движением руки.

Девочка с каштановыми волосами — самая младшая из группы — шла по храму медленно, наступая строго на светлые каменные плиты. Тёмные она обходила. Она как бы играла. Но не смеялась. Ее игра была сосредоточенной, почти ритуальной. Мне показалось, что она проверяла, можно ли не нарушить тишину, даже двигаясь.

Девушка в синем плаще стояла посреди зала и держала руки перед собой, как будто обнимала что-то невидимое. Её глаза были закрыты. Лицо было гладким и лишённым напряжения. В