Помещик - Михаил Шерр

— Почти угадал. Хорошо мир не без добрых людей. Успел я вмешаться, а то бы одни они уже по миру вас пустили. Вот еще одна расписка на пять тысяч, но чья тебе знать не положено.

Дядя методично перечислял суммы, а я подсчитывал в уме. Только по этим четырем кредиторам выходило двадцать тысяч рублей. А ведь были ещё проценты и другие долги.

— Понимаешь, племянничек, — продолжал дядя, демонстративно не называя меня по имени, — все эти люди давали деньги не твоему батюшке. Они давали их мне. Под моё честное слово и мою подпись. Почти без процентов, потому что знают, кто я такой и какова цена моего слова. И хорошо, что ассигнациями, а не серебром.

Он налил себе ещё рюмку и выпил не торопясь.

— Твой отец, царство ему небесное, был человек хороший, но непрактичный. Жил не по средствам. Да и сыновья у него выросли… — он посмотрел на меня красноречивым взглядом. — Ты в Париже просаживал деньги, братья твои в Петербурге кутили, а потом на Кавказе головы сложили. Всё это требовало немалых расходов. Нехорошо об усопших плохое говорить, да молчать еще хуже. Женился Петр на красавице, да только на редкость голожопой и с большими запросами.

«Так вот откуда деньги брались», — понял я. Семья жила в кредит, в том числе и под гарантии богатого и влиятельного дяди. И теперь пришло время расплаты.

— Но я, Александр, не бессердечный, — продолжал Алексей Васильевич, впервые назвав меня по имени. — Кровь не вода. Братья твои непутевые за Веру, Царя и Отечество головы сложили. Отец твой и дед тоже когда-то Государю честно служили. Поэтому я кредиторам сказал — дам вам гарантию, что через год деньги племянник вернет. А если нет — я сам с вами рассчитаюсь.

— А если я не рассчитаюсь… — начал я.

— То имение с молотка должно будет уйти, — спокойно закончил дядя. — Оно как раз тысяч сто стоит. Но я и с другими долгами сам разберусь. А Сосновку заберу. В счёт погашения долга. И надо сказать, Сосновка заслуживает лучших хозяев. Место тут отличное, сосновый бор тут на редкость хорош. Я бы здесь охотничий домик поставил. А лес по любому прекрати изводить.

Он говорил об этом так, словно дело уже было решено.

— А что будет со мной? — спросил я.

— А тебе, дорогой племянник, если долги не выплатишь, прямая дорога в чиновники. Человек ты грамотный, университет окончил, четыре языка знаешь. Поступишь на государственную службу. Дадут тебе четырнадцатый класс — коллежского регистратора. Станешь вашим благородием с жалованьем в пятнадцать рублей в месяц.

Пятнадцать рублей в месяц. Сто восемьдесят рублей в год. На эти деньги можно было разве что не умереть с голоду.

— А так как человек ты образованный, то через месяц другой, это зависит как быстро твоё представление в Петербург попадет, тебя произведут в губернские секретари. Это двенадцатый класс. Через три года, если будешь на хорошем счету, поднимешься до коллежского секретаря. А это уже десятый чин, — продолжал дядя. — А там уже и девятый чин не за горами. По твоим талантам как раз титулярный советник — это по тебе. Будешь получать больше ста рублей в месяц. А может и жар-птицу за хвост поймаешь, в ведомство господину Нессельроде перейдешь. Только побыстрее французские долги верни, — Алексей Владимирович брезгливо ухмыльнулся, глядя мне в глаза.

При упоминании ста рублей в месяц у меня в голове всплыл образ Акакия Акакиевича из гоголевской «Шинели». Тот получал четыреста рублей в год и жил в крайней нищете, экономя на всём, чтобы купить новую шинель. А мне предлагали в три раза больше, но лет через десять в лучшем случае. И говорили — живи и радуйся.

«Вот тебе и перспектива», — мрачно подумал я.

— Но даже если я отдам вам имение прямо сейчас, — сказал я, — останутся ведь ещё долги братьев.

— Это уж твои проблемы, — пожал плечами дядя. — Изворачивайся как хочешь. Дом в Калуге продашь, может хватит.

«Куда ни кинь — всюду клин», — подумал я.

С одной стороны, можно было согласиться на предложение дяди. Отдать имение, пойти в чиновники, жить на скромное жалование. Многие так жили — тысячи мелких служащих по всей России.

Но что-то во мне сопротивлялось этой мысли. Может быть, остатки гордости того Александра Нестерова. А может быть, просто нежелание сдаваться без боя, я всегда был бойцом и бился до последнего.

«Земля есть, — рассуждал я про себя. — Правда, немного, и людей мало. Но это только начало. Может быть, можно что-то придумать? Как-то выжать толк из этой Сосновки?»

— Хорошо, дядя, — сказал я наконец. — Год так год. Попробую что-нибудь придумать.

Алексей Васильевич усмехнулся.

— Попробуй, племянничек, попробуй. Только учти — я человек слова. Если через год денег не будет, имение забираю без разговоров. А про Гинцбургов обязательно поинтересуйся.

Он встал из-за стола.

— Ну что ж, все обговорено, осталось дело сделать. Слышу Семён ведет чиновничью братию.

Оформление моего вступления в наследство длилась несколько часов, дядя как коршун проверял каждую букву и чуть ли не под лупой изучал каждую бумагу. У меня под конец сложилось стойкое предубеждение против управляющего Семена Ивановича, уж как-то скользко он выглядел.

Когда оформление закончилось господин управляющий попросил у меня с завтрашнего дня недельный отпуск, который я ему с большим удовольствием предоставил.

Алексей Васильевич его просьбой явно был озадачен, но промолчал и тут же поторопился уехать, отказавшись от обеда.

Когда его коляска скрылась за поворотом дороги, я решил осмотреть старый господский дом. Может быть, там найдётся что-то ценное, что можно продать?

Дом встретил меня запахом сырости и тлена. Окна были заколочены досками, но сквозь щели проникало достаточно света, чтобы разглядеть внутреннее убранство.

Зрелище было печальное. Паркетные полы прогнили и провалились во многих местах. Штукатурка осыпалась со стен, обнажая кирпичную кладку. Потолки кое-где обвалились, и сквозь дыры в крыше проникали дождь и снег.

Из мебели почти ничего не осталось — видимо, всё ценное давно продали, а возможно и разворовали. В огромной гостиной стояло только покосившееся пианино с пожелтевшими клавишами, да несколько сломанных стульев.

«Чтобы привести этот дом в порядок, нужны огромные деньги, — понял я, обходя комнаты. — Полы менять, крышу чинить, всю