Мученик - Энтони Райан

— У язычников удивительный дар к языкам, — немного едко ответил я, поскольку её восприятие немного задело мою гордость. К тому же роте, несомненно, пошло бы на пользу, если бы она научилась обуздывать свои жестокие инстинкты.

Начав обучать свой маленький отряд шпионов тонкостям разбойничьих искусств, я быстро понял, что Джалайна — мой самый лучший ученик. Однако скорость, с которой она приобретала новые навыки, была под стать её вспыльчивости. Простой урок, как играть в «семёрки» вылился в драку на кулаках, когда одному рекруту удалось подменить игральную кость на утяжелённую так, что Джалайна этого не заметила.

— Конечно он жульничал, — сказал я, оттаскивая её от бедолаги с разбитым носом. — Так и должно быть.

Под видом наказания я дал ей время остыть, назначив ей той ночью двойную вахту в дозоре. Когда небо совсем потемнело, я вышел из башни с бутылкой бренди в руке. Джалайна уселась на каменистый уступ на гребне хребта, из которого получилась хорошая точка обзора. Она угрюмо и неподвижно смотрела вдаль, и лишь немного пошевелилась при звуках моего приближения.

— Вот, — сказал я, передавая ей бутылку. — Холод отгонять.

— Ночка приятная, капитан, — отозвалась она, но всё равно поднесла бутылку к губам. Сделав неразумно большой глоток, она моргнула и закашлялась. — Крепкая штука.

— Ты ведь к выпивке непривычна? — спросил я, видя, как выразительно скривилось её лицо.

— И капли в рот не брала, пока не примкнула к вам. — Джалайна улыбнулась и снова приставила бутылку к губам, на этот раз отхлебнув ещё больше. — По правде говоря, не знаю, нравится ли мне, — сказала она, потом поводила языком по рту и отпила ещё. Я смотрел, как она выпила половину бутылки, видя, как напряжение уходит из неё, а гнев сменяется опьянением. — Понимаете, у нас это осуждалось, — промямлила она наконец, — Среди Возлюбленных.

— Возлюбленных?

— Так мы себя называли, Возлюбленные. — Джалайна немного покачнулась, пытаясь подняться, но я жестом показал ей сидеть. Мы оба уселись на краю уступа. — Возлюбленные Серафилей. Во всяком случае так мать и отец говорили мне и моим сёстрам. — Она наклонилась ко мне по-заговорщически изогнув брови. — Никому из вас, грязные невозлюбленные, этого рассказывать не следовало, но почему бы и нет? — Она чуть срыгнула и горько вздохнула. — Хули бы и нет?

— Чего рассказывать-то? — подсказал я, и её вздох перерос в усмешку.

— Ну как же, бесспорную истину, что вы, и все остальные невозлюбленные, не будете допущены до Порталов, когда умрёте, конечно. Никакой благословенной вечности для таких невежественных грешников. Она только для нас, ибо только Возлюбленным не лень тащить свои святые жопы по каждой ебучей тропе паломников в этом жалком ёбаном королевстве.

Я поморщился. Хотя к брани я был привычен, но с её языка она казалась странной, словно ребёнок впервые говорил запретные слова.

— Вот фчём смысл, поэл? — Она пошевелила бровями, глядя на меня. — Вот как пройти через Порталы. Тошто надо ещё много чего делать. Не пить… — Она замолчала и ухмыльнулась, посмотрев на бутылку в своей руке, — не ебстись ни с кем, кроме мужа, которого тебе выбрали старшие. Я этого ублюдка почти не знала до ночи, когда он залез ко мне в постель. Умора, а?

Я не видел в этом ничего смешного. На самом деле это выглядело очень печально.

— Может, они были правы, — предположил я. — Может, такая набожность принесла им вечность, которой они хотели.

Она снова рассмеялась, и прозвучало это ещё жёстче.

— Хера с два. Набожность не отменяет грехов, сколько бы миль ни прошёл, и скольким бы костям мучеников не поклонился. А грехов среди Возлюбленных было предостаточно. Возлюбленнейший, как мы называли нашего благочестивого вожака, переебал, наверное, половину паствы — всё по секрету, хотя все знали, пусть и притворялись, что нет. И не только это. Они были низкими людьми, капитан. Каждый день сплошные сплетни и ревность, и все соперничали за одобрение Возлюбленнейшего. — Она умолкла, сделала более умеренный глоток бренди, её глаза смотрели вдаль. — Меня не назовёшь среди них лучшей, поскольку вот так бывает, когда оказываешься частью того, что считаешь чем-то бо́льшим, чем ты есть. Ты теряешься в этом, становишься его частью, просто ещё одной низкой сплетницей среди остальных, а потом…

Она снова замолчала, и я не стал нарушать тишину, чувствуя, что неправильно было бы её подталкивать.

— А потом у меня родилась детка, — продолжила она наконец. — Я назвала её Лисотта. Возлюбленные редко остаются надолго на одном месте, жизнь была всего лишь бесконечной дорогой между святилищами, и я носила её, пока она не научилась ходить. Дитя, рождённое для паломнической жизни. Такая компания должна была сделать из неё печального ребёнка, но не сделала. Она была такой… счастливой, постоянно, редко когда слезинку проронит, или рассердится. В своей набожности я воображала, что это награда, дар от Серафилей за эту жизнь, где я плелась следи людей, которых презирала всё сильнее. Она меня спасла, или, по крайней мере, мою душу, задолго до того, как вы пришли меня спасти, за что, как я понимаю, я вас так и не поблагодарила.

Я пожал плечами.

— Думаю, с тех пор благодарности ты демонстрировала не раз.

— Нет, — она покачала головой. — Я просто убила много людей, и вовсе не из признательности. Я убивала, потому что злилась. И сейчас злюсь. Лисотте было четыре года, когда на моих глазах ей перерезали горло. Не знаю, утихнет ли когда-нибудь такая ярость.

— Может и утихнет, со временем. Если прекратишь её подкармливать. Тебе не обязательно этим заниматься. Можешь уйти. Я не буду тебя останавливать.

— И куда мне идти? На что ещё я теперь гожусь? — Джалайна снова подняла бутылку, а потом остановилась. — Не обижайтесь, капитан, — сказала она, отбрасывая бутылку, — но, похоже, спиртное мне всё-таки не нравится.

Я смотрел на падающий сосуд, пока тот не пропал во мраке, а потом услышал тихий звон, когда он разбился о камни под хребтом.

— Ты должна мне десять шеков, — с тяжёлым вздохом сказал я. — Хорошее пойло было… — Я замолчал, увидев на тёмной равнине кое-что ещё.

— Всадник? — спросила Джалайна, глядя на бледный столп поднимающейся пыли.

— Всего один, — подтвердил я. — Едет быстро, кем бы он ни был.

Я смотрел, как всадник галопом мчится к узкой впадине между холмами, окружавшими Оплот Мученицы. Пробежав к противоположной стороне гребня, я увидел, как лошадь со всадником остановилась перед частоколом. Очевидно это был важный человек, поскольку ему разрешили проехать