Военкор - Михаил Дорин

На фоне паренька муэдзин тянул слова азана:

— Аллаху акбар… Ашхаду ан ла илаха илля Ллах…

Мелькнула мысль, что ливанцы — очень терпеливый народ. Живут среди руин, с перерывами на похороны, и всё равно верят, что всё наладится.

Семьи гибнут, линии фронта ползут по улицам, а они продолжают варить кофе, торговать, учить детей.

На углу стоял УАЗик с красным крестом и кириллицей на борту:

«Медицинская помощь. СССР»

Из машины вышел врач в белом халате. Ливанец, но отучившийся в Союзе. Рядом с ним стоял фельдшер в пилотке. К машине подтащили ящики с медицинскими наборами.

Хорошо, что мы здесь, и помогаем людям. Не за нефть и не за базы, а просто по-человечески. Хотя здесь полно тех, что сначала поджигает, а потом продаёт огнетушитель втридорога.

Дом с нужным адресом показался по правой стороне улицы. Это была трёхэтажная постройка песочного цвета с потемневшими от времени арками на первом этаже. Фасад когда-то бывший нарядным, теперь облез и встречал пустыми оконными рамами. Некоторые из них заколотили фанерой, другие завесили выцветшими коврами.

Я остановил «Жук», заехав на тротуар, и вышел из машины.

На стене возле входа, кто-то мелом вывел арабской вязью:

«Мы уехали в Сайду. Да хранит вас Бог».

У дверей старушка в чёрном платке сушила бельё. Она почти не отреагировала на моё появление, только посмотрела тяжёлым взглядом. И видимо, не почувствовав во мне угрозы, продолжила снимать с верёвки детские вещи.

Я скользнул глазами по потёртой адресной табличке с надписью на французском. Подойдя к калитке, постучал в дверь.

Дверь открыла молодая женщина, навскидку чуть больше двадцати, с ясными глазами и лёгкой улыбкой. На ней было традиционное друзское платье. Голову покрывал белый полупрозрачный платок, аккуратно обёрнутый вокруг шеи и прикрывающий часть лица, как это принято у религиозных друзов.

— Здравствуйте, — сказала она по-русски с лёгким акцентом. — Вы из посольства?

— Да. Карелин. Я вас сопровожу.

— Хорошо. Проходите.

Квартира была скромной и чистой. Невысокие потолки, узкий коридор, в углу стоял низкий столик с кофейником и медной чашкой. Были и полки с книгами на арабском и русском. На стене висел портрет мужчины — тот самый, что был на фотографии. Мужчина с густыми усами, плотный, серьёзный. На вид ему было под пятьдесят. Он был одет в светлую рубашку и тёмные брюки.

— Когда мы выезжаем? — спросила Самира.

— Чем быстрее, тем лучше. Поспешите.

Глава 5

В коридоре стояла небольшая сумка с вещами. Самира ушла в комнату. Пока я продолжал рассматривать фотографии и названия книг, появился мальчик, держащий в руках плюшевого Чебурашку с потёртыми ушами. Игрушка явно была любимой. Возможно, подаренной кем-то из советских специалистов.

— Привет, Амир! Как делишки? — спросил я на арабском, но мальчик промолчал.

Он чуть сильнее прижал к себе игрушку и не сводил с меня глаз.

— Не бойся. Меня зовут Лёша, — присел я перед ним на корточки и протянул руку.

Амир несколько секунд думал, а потом медленно пожал её.

— Приятно познакомится. А как зовут твоего друга? — указал я на игрушку.

— Чебурашка, — по слогам произнёс Амир.

Вот уж кого, а нашего легендарного «ушастика» знают во всём мире. По мне так он приятнее американского Микки.

Самира вернулась из комнаты с небольшой сумкой.

— Это всё? — спросил я.

— Да. Мы налегке, — подтвердила Самира.

По-русски она говорила хорошо, скорее всего училась в Советском Союзе и теперь вернулась на Родину.

— Амир, иди попрощайся с бабулей, — отправила Самира мальчика к бабушке, которая сидела во дворе.

Ребёнок выбежал, а женщина зашептала молитву на арабском. Как только она закончила, я решил у неё спросить про бабушку.

— Она не поедет с вами? — спросил я, кивнув в сторону двора.

Самира покачала головой, прикусив губу. Амир и бабуля сидели на лавке и разглядывали Чебурашку. Бабушка улыбалась, пытаясь не показывать грусть.

— Нет. Это её дом. Она здесь родилась, здесь прошла вся её жизнь. У неё здесь воспоминания… Она говорит, что не хочет быть обузой и не знает, что её ждёт в другом месте.

Я знал, что значит для многих пожилых людей дом. Это часть самого себя. Покинуть его, значит, эту часть потерять.

К моменту когда я с Самирой и её сыном вышли из дома, бабушка сняла с верёвки высохшую одежду и сложила в стопку. При нас положила стопку с бельём на белую простыню, связала края узлом и отдала Самире.

Женщина склонилась, поцеловала руку бабушки, которая ничего не сказала, лишь кивнула едва заметно и села обратно, потупив взгляд.

Я помог семье сесть в машину, и мы выехали в сторону порта. Напоследок взглянул на бабушку через левое зеркало и встретился с ней взглядом. Никогда не избегаю прямого взгляда, но сейчас я отвернулся. Её глаза блестели от наполнивших их слёз. Она знала, что увидит внука нескоро, а может, даже больше не увидит никогда.

Дорога до порта заняла меньше получаса.

В салоне висела тишина, разбавляемая урчанием старого мотора. Я не спешил нарушать молчание, Самира заговорила первой.

— А вы хорошо говорите по-нашему.

— Не то чтобы хорошо, но немного понимаю, — я на секунду поймал её взгляд в зеркале заднего обзора. — Вы неплохо владеете русским языком.

— Я училась в Москве. Университете дружбы народов. У нас было немного девочек из Сирии, Иордании… Из Ливана я одна. В общежитии поначалу было тяжело, но мне помогли освоиться.

— Понравилось?

— Да. Там было… спокойно.

Она замолчала, глядя в окно. Я больше ничего не спрашивал. Хотя должен был, моя задача — снять об этих людях репортаж. Но чёрт возьми, я понятия не имею, как это делать.

Мы свернули на улицу, ведущую к порту. Уже на подъезде чувствовалось напряжение. Ворота на въезде охраняли солдаты с автоматами. Один из них поднял руку, останавливая мой «Жук». Он обошёл автомобиль, пристально вгляделся в лица.

— Документы, — пробасил он на арабском.

Я подал удостоверение, потом показал папку с бумагами на семью. Теми самыми, что Казанов вручил мне накануне. Солдат взял, раскрыл, пробежал глазами по строкам. После перевёл взгляд на Самиру.

— Это ваш ребёнок? — спросил он у женщины.

— Да, — ответила она по-арабски. — Мы в списке на эвакуацию от Советов.

Он ещё