Улицы Броктон-Бей - Pavel2311

Я следом за врачом поспешил к девушке, и попытался схватить ее за рукав, — Мисс Панацея, пожалуйста, Тейлор единственное, что у меня осталось, сначала Аннет теперь она.

— Что за на…, - выругалась Панацея и ткнула меня ладошкой в кисть.

Миг и моя голова опустела. Гнев ушел. От резкой перемены меня шатнуло, но я нашел в себе силы проговорить, — Меня зовут Хэберт, Дени Хэберт. Я отец Тейлор. Панацея. Я. Вас. Прошу.

Раздражение в глазах Целительницы сменилось задумчивым выражением, в глазах мелькнуло сочувствие, она кивнула, — Хорошо, идёмте.

Быстрым шагом она пошла к служебному лифту, по дороге что-то бросив в пол голоса Доктору.

END POV. Дени Хэберт

Глава 7. Тейлор Хэберт и ее шкафчик

POV. Тейлор Хэберт

Эмма была не просто подругой — она была частью меня. С первого класса мы делились всем: смехом над глупыми шутками, слезами из-за двоек по математике, даже страхами, о которых боялись рассказать родителям. Каждые выходные — у неё или у меня, пижамные вечеринки, бесконечные разговоры до рассвета. Мама говорила, что мы как две половинки одного целого. И я верила, что так будет всегда.

А потом я вернулась из лагеря. Всего неделя до старшей школы — и вдруг всё рухнуло. Она отворачивалась, когда я подходила, перешёптывалась с Софией и замолкала при моём появлении. Сначала я думала — может, показалось? Может, она просто не слышала меня? Но нет. Она слышала. И понимала. И специально делала вид, будто меня не существует.

А потом началось самое страшное. Те самые секреты, которые я доверяла только ей, вдруг стали оружием. Мои страхи, мои стыдливые признания — всё это теперь обсуждалось за моей спиной, обрастало гадкими подробностями, летело в меня, как острые осколки. «Ты же сама рассказывала, разве нет?» — как будто это оправдывало её предательство.

Я не понимала почему. Что я сделала не так? Было ли это в лагере? Или она просто решила, что София — лучше? Круче? Интереснее? Я перебирала в голове каждую нашу встречу, каждое слово — и ничего. Ни одной причины. Только пустота.

Она не просто бросила меня. Она взяла всё, что было между нами — всё, что для меня было священным, — и растоптала. И самое ужасное? Она даже не считала, что сделала что-то плохое.

Каждый день — одно и то же. Трио "королев Уинслоу" с их прихвостнями не давали мне прохода. Полгода украденных тетрадей, учебников, пролитого сока в рюкзак. Полгода я слышала: "Дылда", "Чудовище", "Фрик".

В тот день все началось как обычно. Только стоило мне выйти из класса, как восемь пар ног вразнобой застучали по линолеуму, окружая меня. Эмма, Мэдисон, София и их свита.

Я прижалась спиной к холодному оконному стеклу, чувствуя, как оно прогибается от моего веса. Со всех сторон сыпались оскорбления — как только одна заканчивала, другая подхватывала. Особенно усердствовала Мэдисон, ее голос звенел, как разбитое стекло.

Эмма же просто стояла позади всех. Молча. С этой своей… улыбкой. Не той деланной, что показывала учителям, а настоящей — жестокой и самодовольной.

Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Смотреть в глаза любой из них означало получить новую порцию гадостей. Поэтому я уставилась прямо в Эмму. В самое сердце всей этой мерзости.

Мои ноги дрожали, но не от страха. От ярости. От бессилия. Оттого, что даже учитель, проходивший мимо, просто покачал головой и поспешил удалиться.

И в тот момент, когда чья-то рука дернула меня за волосы, а смех стал совсем уж невыносимым…

— Самая уродливая девчонка на нашем потоке.

— В чём дело, Тейлор? — спросила Эмма. — Мамочка умерла? Ты выглядишь расстроенной.

— Ты так расстроена, что собираешься целую неделю каждый вечер плакать в подушку, пока не уснёшь? — спросила она.

Целых два месяца — с середины ноября до конца зимних каникул — они будто забыли о моем существовании. Я могла спокойно ходить по коридорам, не ожидая подножки. Забытые в раздевалке вещи оставались нетронутыми. Даже учителя стали смотреть на меня меньше с раздражением.

Но где-то в глубине души я знала — это затишье ненастоящее. Как если бы ты почувствовал, что за тобой следят, но обернувшись, никого не увидел. Они готовили что-то. Что-то такое, от чего мне станет по-настоящему плохо.

Их "сюрприз" ждал меня в первый же день после каникул.

Когда я открыла свой шкафчик, сначала ничего не поняла — просто почувствовала резкий, сладковато-прелый запах. Потом глаза сфокусировались, и я увидела… Их. Десятки использованных гигиенических средств, аккуратно разложенные, как дорогие подарки. Кто-то очень постарался, собирая это "богатство" — возможно, рылся в мусорных баках уборных или вытаскивал прямо из унитазов.

Вокруг уже собиралась толпа. Я слышала сдавленный смешок, потом другой. Они пришли посмотреть на свое творение, на мою реакцию. Особенно Эмма — она стояла чуть поодаль, наблюдая за мной с тем выражением, с каким дети смотрят на раздавленных на дороге жуков.

Я медленно закрыла дверцу шкафчика, чувствуя, как мои пальцы дрожат. И в этот момент поняла главное — они не просто хотели меня унизить. Они хотели доказать, что могут достать меня в любой момент, когда пожелают. Что мое спокойствие — всего лишь временная поблажка с их стороны.

Запах выдал всё сразу — они подложили это еще до каникул. Меня вывернуло прямо в переполненном коридоре, на глазах у десятков зевак. Прежде чем я успела отдышаться, чья-то рука вцепилась мне в волосы — София, конечно, она всегда первая лезла в драку — и с размаху втолкнула в зловонный шкафчик.

Дверь захлопнулась. Щёлк — замок. Тьма. Я билась в тесной металлической коробке, заполненной использованными прокладками, тампонами и собственной рвотой. Вокруг стоял хохот.

Самый страшный момент наступил, когда смех стих. Никто не побежал за помощью. Просто разошлись по классам, оставив меня задыхаться в этом аду.

Тогда я окончательно поняла: здесь мне ждать спасения неоткуда.

Голова была тяжелой, меня мутило. На глаза давила повязка, лицо закрывала кислородная маска, в предплечье, воткнута игла — наверное капельницы. Ну по крайней мере не в шкафчике. Лежала я на чистой кровати, пахло лекарствами и чем-то неуловимо больничным. Рядом с кроватью, на которой я лежала разговаривали несколько человек.

Различила усталый, раздраженный голос молодой девушки, — Мисс Хэберт, я Панацея. Вы даете согласие на свое излечение?

Удалось разлепить ссохшиеся губы и