журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

Вот и квас кончился. Господи, какая жара!

...И когда Россия будет продана... Когда мировой империализм оседлает наши заводы и фабрики... Когда рабочие застонут от жестокой эксплуатации, вспоминая прежнюю счастливую жизнь... Когда помещики превратят наших комсомолок в сенных девок, и . крестьяне согнутся на барщине, и бич надсмотрщика засвистит над головами председателей колхозов и Героев Соцтруда... Когда сегодняшние демагоги будут назначены бургомистрами и полицаями, а на беззащитные границы России обрушится литовская конница... Когда в сырых казематах опять зазвучат „Интернационал" и „Вихри враждебные", а седые секретари обкомов будут гордо молчать на допросах и не назовут палачам имени Генерального секретаря...

Вот тогда можно будет заново начать борьбу с капитализмом, более грамотно подготовить Великую Октябрьскую социалистическую революцию и с учетом прошлых ошибок и искривлений построить-таки светлое будущее в одной, отдельно взятой стране.

ПОБЕДА

„Добро должно быть с кулаками...“

Прочитало Добро и задумалось. Заглянуло в обломок зеркала: шейка тоненькая, грудь, правда, колесом, но вовнутрь, щеки впалые, а глаз добрый-добрый — второй заплыл.

...Щетина торчком, плечики узкие, семья в развале, на работе гонения,

.. .Обои рваные, комната казенная, из мебели — кровать да кошка (на кровати — повестка к Злу).

...Ручки слабые, пальчики — как спички, а кулаков и вовсе нет.

„Добро должно быть с кулаками! “

— Ах так! — сказало Добро...

Товарищ, товарищ! Знаешь ли ты, что это такое — готовить победу Добра в условиях тотальной диктатуры Зла? Когда верхи еще могут, а низам наплевать? И угнетенным терять почти нечего, кроме своих цепей, семьи, работы, зарплаты, очереди на квартиру, талонов на водку, мебельных гарнитуров, спортивных репортажей, свободы и пива! И угнетенные, проклиная Зло, отлавливают по подворотням апостолов Добра и тоскливо бьют их, приговаривая: „А не шатай устои, не мути народ!" А Добро еще только наращивает кулаки. И в подполье такая сырость, что листовки размокают, а по полу так и шастают мокрицы и провокаторы!..

— Что делать?! — мается Добро, вслушиваясь в свистки облав. — Кто виноват и что с ним делать?!

„А как они с нами?!"

— Но я же — Добро!..

„Добро должно быть с кулаками!"

— Но я...

„Ради победы над Злом!"

— Но...

„Ради всеобщего счастья!"

Дивным летним вечером нежная истома окутывает город. В теплом густом воздухе вязнут соловьиные трели и пулеметные очереди. Дивным летним вечером силы Добра одержали окончательную победу над Злом.

По городу вели колонну пленных. Вокруг ликовали те, кто при Зле был никем, а теперь вновь рассчитывал стать всем. Конвой был украшен цветами. Командовал конвоем человек с ружьем — с виду простодушный, но с мудрой лукавинкой в глазах. Время от времени к нему подбегали шустрые ребятишки, простые рабочие, усталые женщины и народная интеллигенция — сообщали, где скрываются недобитые злыдни.

Впереди колонны плелось Зло — небритое, с лицом защитного цвета. На разодранном мундире сиротливо болтался чудом уцелевший орден Отца Отечества первой степени. Рядом весело шагал юный боец армии Добра. Его гранатомет был утыкан розами, его тонкие музыкальные пальцы неумело сжимались в кулаки, он периодически бил Зло по уху и приговаривал:

— Будешь добрее... будешь добрее, зараза!..

...Огромная площадь ликовала. Добро встало с трона, подняло руку — все стихло.

— Любимые! — сказало Добро. — Победа над Злом, о необходимости которой всегда говорили самые добрые — свершилась!

Все закричали „ура“, а Добро улыбнулось и заплакало. И никого не расстреляло — только самых злых. Остальных отвели в степь, уложили на васильки и ромашки, огородили колючей проволокой и по углам поставили вышки с пулеметами. Чтобы никогда и ни за что даже крупица зла не просочилась в наш добрый и прекрасный мир.

А если и случится такая беда, если ясным днем или темной ночью в глазах друга или незнакомца, детей, родителей, жены или возлюбленной вдруг черным метеором промелькнет зло — обо всех подобных случаях просим сообщить в Комитет Безопасности Добра, расположенный на улице Всеобщей Любви между новой тюрьмой и мемориальной квартирой, где Добро ночевало перед последним и решительным боем.

САГА О СВОБОДЕ

Если уж быть сволочью — так очень большой. Сволочь мелкая убога и презренна, но большая, принципиальная сволочь — это уже народное достояние. ..

Я был сволочью огромной, потрясающей, негодяем исторического значения. Я работал диктатором, и мой режим был гармонично кровавым. Я сверг милое интеллигентное правительство, растоптал Конституцию и ввел комендантский век. Был еще, правда, народ — его я отдал под трибунал за недостаточный восторг и приговорил к пожизненным принудительным работам и счастью строгого режима.

По понедельникам я устраивал общее построение народа и перекличку с отстрелом опоздавших.

— Зато теперь в стране порядок! Зато никто не опаздывает! — говорили мои неистребимые почитатели, избивая, в порядке дискуссии, моих малочисленных противников.

Для поддержания равновесия в природе я проводил по средам массовые облавы на своих сторонников, а по пятницам и субботам расстреливал пару мирных демонстраций в поддержку меня — отца народа. Демонстранты разбегались под выстрелами, утверждая на бегу, что я ничего не знаю, и что меня обманывают. Те же, кому особенно не везло, падали с пулей между лопаток, но и лежа на мостовой, шептали серыми губами:

— Зато не голодаем...

— Да, знаете... стабильность — прежде всего...

Тюрем вечно не хватало, и приходилось целые города держать под домашним арестом. Родители сторожили детей, дети стерегли родителей, влюбленные нежно постукивали друг на друга и даже болонки несли конвойно-караульную службу.

Я был отвратительным диктатором — злобным и ненасытным. Каждую неделю я драл с народа по семь шкур, а потом одну шкуру продавал ему же втридорога, и народ был доволен.

— Спа-си-бо за за-бо-ту!!! Спа...

В общем — скукотища.

А по воскресеньям был выходной: мелкие казни невиновных и пьяные оргии нашей оголтелой хунты. Жена вовремя поняла исторический характер моих оргий — это ее и спасло. С возлюбленной было сложнее: она пламенно любила свободу и демократию, но спать предпочитала не с ними, а со мной. При этом любимая весьма оживляла наши интимные моменты описанием того, как она меня — сволочь такую — собственноручно повесит, когда народ проснется и свергнет мою кровавую диктатуру.

А пальчики у нее были тоненькие-тоненькие...

Время шло, я распоясывался все больше. Народ не просыпался.

„Проснись, народ!“— взывали самые честные и смелые.

„А?.. Что?!.. Я не сплю!"