"Фантастика 2025-28". Компиляция. Книги 1-19 - Дмитрий Шатров

Это был какой-то будничный, считай, бабий разговор. Так таскала бы за косы одна рассерженная бабенка другую. Ну и что, что бабенки рожей не вышли и вообще неживые?! Ну и что, что косы, как слепые змеи?!

– С девочкой что? – прохрипел Самохин, одним глазом косясь на Артёма. – Живая?

– Спит, – прохрипел тот в ответ. – Кажется, опоили чем-то…

– Спит – разбудим, – пообещал Самохин самому себе, как завороженный, наблюдая за тем, как тварь с косами бережно берет у змеи белую хрень.

Вот только никакая это не хрень. Если присмотреться, если сфокусироваться, становится понятно, что это гребень. Костяной гребень! А если включить дедукцию, то становится понятно, что дырки в черепушке аккурат совпадают с зубцами гребня.

– Со мной пойдешь, – говорит та, что со змеями, и со всей силы втыкает гребень этими самыми зубцами в черепушку. – Теперь уже навсегда!

И вот тут бы Самохину послушаться Мирославу, не смотреть, а лучше и вовсе отвернуться. Но он смотрит, не в силах отвести взгляд. Все они смотрят. Даже переставшая визжать воспиталка. Смотрят, как черная тень извивается и вопит, как сначала обретает плоть, превращаясь в аппетитную черноволосую дамочку, ту самую, с картины. А потом смотрят, как плоть эта начинает пузыриться и сползать кровавыми ошметками, как у босых ног дамочки натекает черная лужа. Как к этой луже тянутся слепые змеиные головы. Тянутся сами, тянут раздвоенные языки, слизывают то, что и кровью-то назвать нельзя. Вся эта вакханалия длится, кажется, целую вечность. До тех пор, пока в руках у той, что со змеями, не остается один только череп с затухающим в глазницах огнем. Руки больше не похожи на страшные когтистые лапы, да и сама ведьма снова чудо как хороша, глаз не отвести. Если бы еще не потеки крови на ее платье… Если бы не черный, нечеловеческий взгляд…

– Привет тебе от Августа Берга, – говорит ведьма и целует череп в темечко. Поцелуй этот высасывает из черепа и остатки света, и остатки жизни. – А мое дело сделано.

Черноглазая девица выпускает череп из рук, он падает, но до земли не долетает, подхваченный не то косами, не то змеями. Они оплетают белую кость серебряными нитями, превращая череп в светящийся шар.

– Заберу, – говорит ведьма задумчиво, ни на кого из них не глядя. – С собой заберу, спрячу так, что никто и никогда не найдет. Вам тут спокойнее будет. – Теперь она смотрит прямо на них троих, и от взгляда ее хочется закопаться вот прямо в этот сырой речной песок. – Вам спокойнее, а мне какое-никакое развлечение на старости лет.

И ведь не шутит про старость! Лет ей столько, что Самохину не сосчитать, не представить. Зато из монолога ее он выносит самое главное: задерживаться дамочка не планирует. Развлекаться с черепушкой будет в каком-то другом, даст бог, очень далеком месте. Вот и хорошо! А то думай, что в рапорте писать.

– А с тобой мы в расчете. – Теперь ведьма смотрит прямо на Мирославу. – Не с тобой, а с ним, с Августом. Он был бы доволен. Я уверена. Скучно мне без него, дитя. Кто бы мог подумать, что неживое может к живому прикипеть.

– Он к тебе тоже… прикипел. – Голос Мирославы такой тихий, что Самохин едва слышит, что она говорит. Он едва, а ведьма отлично.

– Откуда тебе знать? – спрашивает, на мгновение превращаясь в девчонку. Не в деву нездешней красоты, а в самую обыкновенную молодую девчонку. Почти живую.

– Он писал в своем дневнике. Про тебя писал. Про то, как ты ему помогла и вообще…

– Что – вообще? – Девчонка подается вперед с такой стремительностью, что Самохин на всякий случай покрепче сжимает рукоять пистолета.

– Мне кажется, он считал тебя своим другом. – А Мирослава ничего не боится. Наоборот, она делает шаг к той, что только с виду девчонка. – Ты помогла ему… продержаться там, на острове. Он один остался. Один, без своей Евдокии, а ты его поддержала. Что это, если не дружба?

– Дружба? – На лице девчонки появляется растерянная улыбка. – Скажешь тоже!

Она пятится спиной к реке, входит в воду. Не входит, а словно бы вплавляется в нее, становится ее частью. Или оно так и есть на самом деле?

– Пора мне, дитя. Ухожу. Теперь уже насовсем. Ничего больше не держит. Сама себя привязала. Вот этими глупыми человеческими чувствами, которые ты называешь дружбой. Пообещала ему…

– Он считал тебя другом! Август! – говорит Мирослава, подходя к самой кромке воды. – Ты спасла его, когда все-все от него отвернулись. Даже он сам от себя отвернулся.

Девчонка больше ничего не говорит, она продолжает улыбаться, прощально вскидывает руку и уходит под воду. Какое-то время на поверхности затона извиваются серебряные змеи, а потом и их засасывает в черную воронку, которая закручивается неправильно, по часовой стрелке. Наступает звенящая тишина. В тишине этой даже собственное дыхание кажется Самохину непростительно громким.

– Отчалила? – спрашивает он и сам себе отвечает: – Надеюсь, с концами!

Эти двое ничего ему не отвечают, они, взявшись за руки, молча бредут к прибрежным кустам, к спрятанной там спящей девочке Василисе. А Самохин вспоминает вдруг, что из них троих именно он представитель закона.

Воспиталка больше не визжит и не отбивается, кровь из простреленной руки пропитала рукав вязаной кофты, но Самохин видит, что кровотечение уже почти остановилось. Хотелось бы сказать, что до свадьбы заживет. Но какая уж тут свадьба?..

* * *

– Что это было? – спросил Фрост. Он крепко-крепко держал Мирославу за руку, боялся, что она снова что-нибудь такое учудит, а с него на сегодня чудес уже предостаточно.

– Потом. – Мирослава покачала головой. Волосы ее уже успокоились, покорились земному притяжению. Вот такая маленькая радость. – Я тебе потом дам почитать его дневник, Тёмочка.

– Чей дневник? – Как ему нравилось, когда она называла его Тёмочкой!

– Августа Берга. У меня его дневник. Там все разъясняется.

– Разъясняется неразъяснимое?

– Типа того.

Мирослава его уже не слышала, она упала на колени перед неподвижной Василисой, принялась проверять дыхание и считать пульс.

– Все стабильно. Живая. – Фрост и сам уже все посчитал и проверил. Девочка крепко-крепко спала. Наверное, в каком-то смысле это было проявление гуманизма. Со стороны Лисапеты. Или трусости? Задушить спящего ребенка ведь проще, чем того, который смотрит прямо тебе в глаза! – Я не понимаю, почему она!

Никто из них не понимал! Сколько тогда на самом деле было убийц? Сколько этих чертовых Свечных человеков?! Или