Железный лев. Том 2. Юношество - Михаил Алексеевич Ланцов

на них, ибо так тогда писали. Вспомните Илиаду и Одиссею, в которых практически ничего не говорится прямо. Или скальдическую поэзию, которую сочиняли тысячу лет спустя. Там то же самое. Поэтому, я полагаю, что «примут в наследие землю» — это иносказательный образ. Явно чего-то в духе «приказали долго жить» или как-то так. И ближайшим смысловым аналогом мне видится погребение в землю.

— Хм… хм… — покачал головой Александр Николаевич. — А «Блаженны гонимые за правду, ибо их есть Царствие небесное»? Как это понимать?

— Тут не сказано, что они будут править в Царствии небесном. — пожал плечами Лев Толстой. — Скорее всего, это развернутая аллегория, для более привычных нам фраз «преставился» или «бог прибрал», то есть, отправился на небеса. Так что фраза сия переводится на нормальный русский язык, как «Дурны гонимые за правду, ибо они отойдут в лучший мир». И в этом есть своя сермяжная правда. Или вы скажите, что за правду не убивают как у нас, так и в Париже с Англией?

— Ну… Лев Николаевич… я даже не знаю, что сказать.

— Это не так уж и плохо. — впервые улыбнулся граф. — Быть может, вы и архиепископу не расскажите. Убить не убьет за такое, но приголубит посохом уж точно. А мне моя спина дорога.

— Вот теперь я вижу — натурально вольтерьянец, — расплылся в улыбке Александр Николаевич.

— Ваш вольтерьянец, — заметил Шипов.

— Я уже понял, — кивнул цесаревич в сторону оружия, разложенного перед ним. — Впрочем, я все же должен отреагировать на ваши рассуждения о христианстве, Лев Николаевич.

— Они вас заинтересовали?

— Скорее, они меня ужаснули. И я очень надеюсь, что вы более никому их не расскажите.

— Но почему?

— Потому что это ересь! — излишне жестко произнес, почти что рявкнул, Александр Николаевич. — Если вы прочтете всю Нагорную проповедь как единое произведение, то без всякого сомнения, это увидите. Все эти ваши игры со словами — пустое. Занятное, может быть даже веселое, но пустое. И опасное! Будь я также набожен, как мой отец — вас бы за такие слова уже в железо заковывали.

Лев промолчал.

Устраивать религиозные дебаты он не собирался. Себе дороже.

Цесаревич же воспринял это по-своему.

— Я передам архиепископу, чтобы он наложил на вас епитимью за злословие. Скажу — много ругались. Почитаете молитвы месяц. Подумаете над своим поведением. И чтобы я больше таких слов от вас не слышал! Ясно ли⁈

— Так точно, — равнодушно произнес молодой граф.

Он не злился.

Провоцируя собеседника, он думал об еще более жесткой и агрессивной реакции, хотя в душе и надеялся на том, что этой придумкой получится увлечь цесаревича. Но… получилось так, как получилось.

— Александр Николаевич, и все же, зачем вы меня вызвали? Досужие разговоры о житье-бытье вас не интересуют. Религиозные споры тоже. Тогда что?

— Мне надо, чтобы вы примирились с Анной Евграфовной и моей сестрой.

— Я с вашей сестрой не ссорился. Мы даже не знакомы.

— Однако она по вашей милости пострадала.

— Насколько я знаю, пострадала она по своей дурости. Уж простите мне мой язык, но идти к вашему родителю с такими вопросами — это перебор. Она на что рассчитывала? Что он одобрит ей интимное белье для внебрачных приключений? Ну что вы на меня так смотрите? Неужели моя ересь все же оказалась достаточно правдивой?

— Вы, Лев Николаевич, умеете провоцировать, — нервно хмыкнул цесаревич.

— Я могу себе роскошь говорить правду в лицо.

— А почему вы считаете? — заинтересовался Александр Николаевич.

— Я служу России и вашему родителю, как ее персонализации. По доброй воле и искреннему убеждению. Без принуждения и подкупа. Из-за чего и делаю то, что считаю правильным. Мне без разницы чины и награды. Я делаю то, что должно.

— Даже если это будет стоить вам жизни или свободы?

— А почему нет? — чуть подумав, ответил Лев Николаевич.

— Интересно… — задумчиво произнес цесаревич…

На этом их разговор завершился.

Наследник взял паузу, чтобы разложить по полочкам то, что услышал. Молодой же граф отправился к архиепископу с запиской от старшего сына царя. Каким бы ты ни был веселым и находчивым, но за свои слова порою отвечать было нужно…

[1] В Российской империи тех лет было нельзя разрабатывать, производить и продавать оружие без высочайшего одобрения. Да и вообще запретов всяких, связанных с оружием, было намного больше, чем даже в России XXI века. Сильное послабление пошло только с воцарения Александра 2, которое показало, что никакими проблемами это не грозит.

[2] В 1838 году был введен образец казачьей шашки образца 1838 года (везде, кроме Кавказского и Сибирского линейных казачьих войск). Однако на нее жаловались, отмечалось, что шашка была тяжела в руке и легка на удар, то есть обладала обратными свойствами, необходимыми для казачьих шашек. Результатом ее работы была не эффективная рубка, а всего лишь нанесение болезненных синяков. Из-за чего кто мог, старался от нее уклонятся.

Часть 1

Глава 6

1845, май, 5. Казань

Лев Николаевич пил чай.

Ароматный.

Вприкуску с вареньем из молодых сосновых шишек в сахарном сиропе. Но его настроение было ни к черту.

Архиепископ развернулся на всю катушку и вот уже вторые сутки молодой граф увлеченно читал молитвы. Что там цесаревич написал — Лев так и не узнал, но теперь ему было не до шуток. Да, каким-то явным страданием это не назвать. Просто слишком много времени уходило и сил. Полная утренняя служба, а потом еще сотня покаянных молитв. И вечерняя туда же. Это утомляло. Психологически. И филонить было нельзя, так как к нему приставили человечка, который приглядывал и галочки ставил. Старого. Который уже о душе печется, а потому не пойдет на сговор.

Одна радовало — такое всего на месяц.

Плюс пост.

Не строгий, но неприятный. И Лев Николаевич был уверен — уж что-что, а проконтролировать его выполнение архиепископ в состоянии.

Вообще, ситуация с наказанием выглядела крайне раздражающе.

В эти самые годы почти весь Высший Свет увлекался мистическими кружками, в том числе спиритическими. Однако никто и слова им не говорил. А, как Лев Николаевич знал, отдельные такие встречи посещал и лично император, не говоря про его детей.

Вот и злился.