Археологи против пришельцев - Алексей Юрьевич Елисеев

Копек уставился на меня своим мутным взглядом, заинтересованный, как ребёнок, завидевший запретную игрушку. Его разум, не обременённый мыслями, клюнул мгновенно, как голодный карась на червяка.

— Научи играть…

— Научу, — ухмыльнулся я, чувствуя вкус маленькой победы. — И кости отдам. Только ты садись, разберёмся.

Мы уселись у плоского камня, пыльного и ещё тёплого от дневного жара. Я высыпал кучки мелких камешков и разделил их примерно поровну, объясняя:

— Пока играем на интерес, но представь, что эти камни ценность — золото. Играем на них. Всё в твоих бросках.

Я подробно растолковал правила, с лёгким налётом цинизма:

— Смотри, берём этот кожаный стаканчик — твой инструмент судьбы. Внутрь — кости, трясёшь хорошенько, чтобы они перемешались, как мысли в голове после удара плетью. Затем переворачиваешь и вываливаешь на камень. Считаем комбы. Пара, как две змеиные головы, — твоя удача. Тройка одинаковых — джекпот, как молния в ясный день. Кто наберёт больше очков в раундах, тот и выйграл. Простая штука, но в ней вся жизнь: риск, удача и иногда — полный облом, как моя судьба здесь.

Но дальше расхваливать и объяснять не пришлось — он врубился. Мы начали.

— Сначала моя очередь!

Я взял кожаный стаканчик, тряхнул его с лёгким стуком, будто молился своей собственной, удаче, и высыпал. Две кости показали одинаковые отметины, третья — другую.

— Видишь? Пара — очки. Твоя очередь.

Копек схватил стаканчик, тряс его неуклюже, с азартом в движениях, и вывалил. У него вышла тройка одинаковых. Он ухмыльнулся, как будто завоевал империю.

— Ты удачливый, — кивнул я. — Выигрыш твой.

Я подвинул к нему два выигранных камешка. Глупая, щербатая улыбка озарила его простое лицо. Мы продолжали, раунд за раундом: тряска, стук костяшек, подсчёт. В одном броске у меня вышла полная чепуха — все разные, как мои мысли в этом аду, — и я пошутил, с чёрным юмором стендап-комика на эшафоте:

— Вот так и жизнь! Иногда просто куча дерьма.

Копек рассмеялся, тряся снова, и выкинул пару.

— Для раба — да! Полное дерьмо!

В процессе, пока он увлёкся, я спросил, держа тон лёгким, как будто болтали о погоде в пустыне:

— Слушай, Копек, а что ваши говорят о нас, чужаках? Мы не местные, но вкалываем, как свои. Может, мы не такие уж другие, а? Или вы нас за посланцев ваших богов держите?

Копек, не отрываясь от стаканчика, пробормотал:

— Чужаки? Вы — проклятые. Из другого мира. Жрецы твердят, вы несёте хаос. Но если играете так… может, и не такие плохие. Бросай снова!

Я хмыкнул, чувствуя, как в груди зарождается тень надежды, и продолжил:

— Хаос? Знаешь, в моей стране хаос — это когда сосед тырит твои инструменты. А здесь? Ваш хаос — это ваши боги, что требуют человеческих жертв на алтарях. Если б я был богом, я бы играл в такие кости, а не устраивал этот цирк с плетями. А ты? Что бы ты сделал, если б стал богом на день?

Копек тряхнул стаканчик, высыпал пару и фыркнул:

— Бог? Я бы набрал рабов чтобы вкалывали, надсмотрщиков чтобы били их плетьми и играл бы вечно…

Но тут появился старший надзиратель Убаст — громила с пустым, оловянным взглядом. Он увидел нас за игрой, его морда исказилась в ярости, как маска демона. Он пнул камень, разбросав кости по песку, и обрушился на меня с кулаками, пиная в рёбра и спину с такой силой, будто я — мешок с отбросами.

— Раб не говорит и не играет! Раб работает, страдает и умирает!

Снова боль, но я уже привык, стиснул зубы, чувствуя, как ярость смешивается с горькой иронией. Ещё немного, и мне начнёт это всё нравиться. Опять удар в никуда. Что за мир, где даже искра радости — преступление? Я пытался перехитрить систему, как всегда делал, полагаясь на свой ум и хватку, но здесь всё — ловушка, паутина древнего зла. Дилемма жгла изнутри. Что мне делать? Продолжать эти мелкие бунты, рискуя всем, или затаиться, как червь в песке? Может, это и есть суть их общества — страдать, пока не сгинешь, и боги порадуются в своих пирамидах, попивая нектар из из наших черепов.

На следующий день, под палящим солнцем, что жгло кожу, как раскалённое железо в кузнице, я увидел Стеллу издали. Она несла кувшин с водой на голове к котлам, где варили эту вонючую баланду, пахнущую гнилью и отчаянием. Её походка была тенью прежней — медленной, сгорбленной от груза, но в ней всё ещё сквозила упрямая грация, будто она шагала не под плетью, а через руины, высматривая древние тайны. Её лицо, покрытое слоем пыли, оставалось отрешённым, взгляд устремлён куда-то вдаль. Я хотел заорать, что-то вроде: «Стелла! Держись! Я… я что-нибудь придумаю! Выберемся! Я обещаю!» Но слова застряли в горле, как ком песка, душный и горький. Промолчал, понимая, как глупо это прозвучит в этом месте, где надежды умирают медленнее, чем люди, истекая кровью под солнцем и плетьми.

Я прошептал себе под нос, стиснув кулаки до боли в ладонях:

— Сбежим. Обязательно. Вытащу её. Не будь я Егор Клюквин.

Рядом раб-египтянин, заморенный, тощий, с