Человек Дождя - Михаил Француз

Какое именно сумасшествие родилось в моём помутившемся разуме? Не самое тривиальное — превратить собственное сердце в оружие. В Артефакт-бомбу.

Согласитесь, человеку психически здоровому такая мысль в голову ну никак не придёт. И, иначе как безумием её не назовёшь. Наверное, на появление этой мысли повлияла та самая песня, что «с лёгкой руки» будильника, крутилась у меня на языке весь день. Знаете ведь, бывает же — привяжется какая-нибудь строчка или мелодия, и крутится, крутится, крутится. Гони её не гони — не отстанет. Есть, правда, проверенный рабочий способ избавиться: вытеснить какой-нибудь другой, не менее привязчивой дрянью. Но, сегодня, как-то не стал я такого делать — не раздражала меня песенка. Крутится и крутится, настроения не портит…

И вот — в мою голову такая безумная мысль пришла. И завладела всем моим существом, впитав в себя: всю мою боль, весь мой страх, всю ярость, злобу и желание убивать. Впитала, и пошла на осуществление. На воплощение.

Я влил всё это, не скупясь, в своё сердце. Не в метафизическое понимание сердца, а именно в сердце, как орган. В физическую его форму. Влил вместе с полным своим ещё не истраченным сегодня «резервом» Артефактора, «пробуждая» его.

Не знаю, что послужило причиной тому, что это оказалось возможным: то, что моё сердце — это часть моего же тела? Или то, что я уже не раз и не два, восстанавливал его из кусков, капель и частиц своей силой и своей Водой, что сделало его, по сути своей, неотличимым от заготовки под Артефакт? Возможно, первое. Но я почему-то больше склоняюсь ко второму.

В любом случае, «резерв» ухнул в сердце, как вода в губку или сухой пустынный песок — сразу весь, да ещё новый Артефакт чуть ли не «причмокнул» от удовольствия и желания ещё… По крайней мере, я это ощутил, почувствовал и интерпретировал именно так.

Я смог, сумел это сделать!

Но, только это. Больше ничего я по-прежнему не мог: ни пошевелиться, ни ударить, ни даже моргнуть зудящими от пересыхания глазами, смотрящими в небо, на которые падали прямые лучи полуденного солнца. Хорошо, ещё, что не перпендикулярно плоскости зрачка, а хоть сколько-то под углом — чай, не лето ещё. Иначе бы я вовсе уж ничего видеть бы не смог.

Я влил весь свой «резерв» в сердце, предположительно, превратив его в бомбу, и… всё. Я лежал прикованный и парализованный, а надо мной стоял и деловито прицеливался своим ножом Авкапхуру.

И всё, что мне оставалось — это только ждать. Ждать и бороться с дурнотой, накатывавшей вслед за полным опустошением «резерва». Сознание начинало плыть и грозило вот-вот оставить меня. Вот только, почему-то не оставляло. Сила воли тому виной, или это эффект каких-то действий американца — сложно сказать. Почему-то больше склоняюсь ко второму варианту: подозреваю, что для большего эффекта от ритуала, жертва должна была находиться в сознании до последнего, до самого конца действия. Всё видеть, всё слышать, всё чувствовать, всё понимать и фонтанировать эмоциями, а вместе с ними, и энергией, которая чем-то и как-то усваивалась. Не просто же так вообще весь этот фарс с «жертвоприношением» затевался?

Сознание я не потерял. Но даже пытаться описывать не хочу, что испытывал в то время, пока это всё длилось… А оно длилось! По моим ощущениям — вечность! Объективно… ну, наверное, минут десять.

Первое моё впечатление оказалось слишком оптимистичным: не сразу этот гад взялся за сердце! Совсем не сразу!

Сначала, этот гад большой странного вида кистью выкрасил меня какой-то краской в синий цвет. Затем, запев что-то ритмично-медитативное, начал наносить порез за порезом в разных частя тела — болезненные, кровоточащие, но не смертельные.

И только потом, наметился и одним ловким, видимо, сотни, если не тысячи раз отработанным движением вскрыл грудную клетку по линии хрящиков, которыми рёбра крепятся к грудине. Так это у него получилось, что обсидиановое лезвие даже ни разу не чиркнуло по кости, а грудь моя распахнулась, как какой-то жуткий цветок… или жадная, голодная пасть с торчащими неровными губами, как слюной, истекающая кровью.

Он отложил нож, примерился и двумя руками сразу ухватился за моё сердце, после чего выдрал его и торжественно поднял перед собой, продолжая петь.

И только в тот момент, когда он, насмотревшись на мой упрямо бьющийся даже в его руках орган, начал его рвать пополам… сердце взорвалось.

Врага разорвало на куски. Меня разорвало на куски. Всё вокруг залило и заплескало нашей с ним кровью. Разбросало вокруг части наших тел. Моя голова отлетела в сторону, ударилась обо что-то, отпрыгнула раз, потом ударилась ещё и ещё отпрыгнула. Раз, другой. Потом прокатилась и, наконец замерла.

А я продолжал быть в сознании. И, больше того: наконец, получил возможность пользоваться своей Силой. Я сумел почувствовать Воду вокруг.

А дальше… Ну, что дальше? Дальнейшее — дело техники. Сконденсировать и собрать воду вокруг. Поглотить и растворить в этой воде набор нужных мне веществ и микроэлементов. Сформировать тело, приставленное к голове. Подняться на, пока ещё, водяные ноги. Раскинуть в стороны, пока ещё, водяные руки. Запрокинуть голову к небу и… заорать!

Заорать, выплёскивая весь негатив, всю боль, весь ужас, всю злость, всю свою ярость.

— Mein Herz brennt!!! — не знаю, патология это, перекос, профдиформация артистическая или ещё что, но… из песни слова не выкинешь — я проорал именно это. Классическим голосом Тиля. От всей души, изо всей мочи, вложив в этот крик-пение всю гамму своих эмоций.

А потом… потом моё сумасшествие продолжилось. Невозможно несколько месяцев подряд изображать Рамштайн, исполнять их песни, воспроизводить их клипы, вживаться в их роли и немного не поехать кукухой. Я запел.

— 'Nun liebe Kinder gebt fein acht

Ich bin die Stimme aus dem Kissen

Ich hab euch etwas mitgebracht

Hab es aus meiner Brust gerissen…'

Да-да, ту самую песню, припев из которой только что орал, как оглашенный.

Оглядывался своими бешенными глазами и пел. Не сдерживая голоса.

Мы, оказывается, находились на самой крыше какого-то высокого, многоэтажного, но, судя по состоянию, давно заброшенного здания. Там, где я раньше лежал, стоял как-то и откуда-то притащенный каменный алтарь, заляпанный кровью, краской и мясом… ну и иными субстанциями. Вокруг, куда не посмотри, ошмётки… и тела. Пять относительно целых тел и… одно, может два… или три расплесканных до той степени, что