Конфедерат. Имперские игры. Война теней - Владимир Поляков

не отнять. Вот с кем Мария очень хотела бы побеседовать, однако… Князь умер ещё пять лет тому назад. Более того, после амнистии был чрезвычайно замкнут, ограничивая круг своего общения родственниками и немногочисленными старыми знакомыми. Всячески избегал разговоров о «декабристском» прошлом, но сомнительно, что из-за раскаяния. Скорее он… опасался. Чего и кого? Это становилось более понятным, когда Станич смотрела на документы, касающиеся Волконского и Оболенского.

Сергей Волконский умер… три месяца тому назад. Сама смерть надзирающих за ним особо и не удивила – тут и возраст далеко за семьдесят, и паралич ног, и смерти жены, и потеря из-за этого интереса к жизни. Однако не всё было так просто. Причина? Так ведь и Евгений Оболенский умер, да к тому же спустя месяц после смерти Волконского. Опять же почтенный возраст, хотя и не переваливший за семидесятилетний рубеж; и подорванное боевым прошлым плюс пребыванием в Сибири здоровье. Разве что потери интереса к жизни отнюдь не наблюдалось.

Один случай – это случай. Два – повод насторожиться. Вот третьего подобного не наблюдалось, а значит, подозрения Марии Станич покамест не могли трансформироваться в уверенность. Хотя… Подозрительность несостоявшегося диктатора по фамилии Трубецкой, она тоже могла быть не просто так, не растревоженными нервами много перенёсшего человека, а иметь под собой реальную основу.

Вот Мария и начала копать с усиленным энтузиазмом, запросив сведения о последних годах жизни Оболенского с Волконским. Да и Трубецкого не сказать, что обошла своим вниманием. Первым делом удалось зацепиться за то, что вскоре после амнистии князь Волконский отправился… за границу, в том числе в Лондон, где давно и прочно окопались Герцен, Огарёв и прочие. Не просто так, не парой слов перемолвиться, понятное дело.

Евгений Оболенский опять же оказался связан с Герценом и его либеральствующе-революционной сворой. Сам он за границу не выбирался, видимо, из опасений, что подобное может оказаться чрезмерно подозрительным. Особенно после вояжа туда Волконского. Однако переслал Герцену воспоминания, которые тот и опубликовал в 1861 году. А уж что было кроме явно переданных воспоминаний, это жандармерии узнать, увы, так и не удалось.

Зато что сомнений не вызывало, так это преемственность революционных поколений. Сперва «декабристы», ведущие свой исток от Французской революции, взявшие оттуда немалую часть своей идеологии. Затем от их провалившегося мятежа ниточка потянулась к новому поколению, яркими и наиболее известными представителями которого являлись Герцен, Огарев, а с недавних пор и «Земля и Воля». Пусть ослабленная, с немалым числом повешенных и отправленных в крепость участников, но ещё опасная. Особенно учитывая, что часть членов организации успела бежать за границу.

Закономерность. Двое из трёх действительно значительных фигур среди оставшихся в живых до недавнего времени декабристов оказались тесно так связаны с Герценом. Третий… Трубецкой как бы был и под особым надзором, да и предельно замкнулся, явно чего-то либо кого-то опасаясь. Это раз.

Два заключалось в датах. Каких? В конце апреля 1856 года Александр Михайлович Горчаков становится министром иностранных дел. А уже в августе того же года Александр II подписывает манифест об амнистии «декабристов». Совпадение? Это вряд ли, особенно учитывая то, что Горчакову понадобилось некоторое время для того, чтобы убедить монарха в целесообразности подобного шага. Убеждения, бюрократические проволочки и в итоге получалось, что данная амнистия была одним из первых серьёзных действий нового министра на своём посту. Причём она как бы по ведомству иностранных дел и не проходила, касаясь чисто внутренней политики империи. Тогда, казалось бы, при чём тут Горчаков? По его словам и официальной великосветской версии – стремление упрочить облик России среди европейских стран. На самом же деле… Да-да, та самая близость Горчакова к декабристам, которую он вроде и не скрывал, но умело переводил в область обычной и ни разу не подозрительной симпатии к конкретным людям и некоторым – именно некоторым, а отнюдь не всем – их стремлениям. Этим он обманул очень многих, за исключением разве что императора Николая I, графа Бенкендорфа и ещё некоторых людей, не склонных доверять, перед этим как следует не проверив.

Третье же и отнюдь не самое малозначимое – отслеживание любых контактов с остатками «декабристов» пусть со стороны не самого министра иностранных дел, но хотя бы его доверенными лицами. Особенно теми из них, которые не были на виду, предпочитая укрываться «в тенях». Это устанавливалось особенно сложно, поскольку надзор за теми же Волконским и Оболенским в последние годы их жизни был так себе, без особого внимания. И посылали туда далеко не лучших представителей жандармерии, что, по мнению самой Станич, было большой ошибкой. Особенно в свете визитов князя Волконского к Герцену и прочим. Это должно было не просто насторожить, а заставить «бить в колокола». Ан нет… не поняли, не прочувствовали.

– Гнать бы их поганой метлой со службы! – проворчала Мария, отбрасывая в сторону очередную бумагу, только что изученную. – Могли бы понять ещё несколько лет назад, что это не просто так, не скучающий вояж одного и не желание где-то напечатать свои мемуары другого. И страх неудавшегося диктатора нужно было брать на заметку, а не списывать на старческую слабость ума и тяжелые последствия пребывания в Сибири.

Дзин-нь! Звук колокольчика, в который позвонила Станич, разнёсся далеко, призывая в выделенный ей рабочий кабинет одного из слуг.

– Чего угодно, госпожа? – склонился тот, ожидая приказаний.

– Скажи фон Шоллену, что я прошу его, как у него появится возможность, прийти сюда. Есть несколько вопросов.

– Слушаюсь. Не извольте беспокоиться. Всё сделаем-с.

Мария только отмахнулась. Дескать, иди уже и не тревожь воздух пустыми словами. В целом же ей нравилось не только в Санкт-Петербурге, но и в особняке фон Штоллена, являющегося посольской резиденцией. Снимать собственный дом? Не было желания возиться, находить на свою голову лишние хлопоты с наймом прислуги и прочим. Куда удобнее оказалось остановиться в доме того, кто уже успел всё это сделать. А к тому же был в достаточной мере гостеприимным человеком, неплохо знакомым по Ричмонду. Да, Фридрих бывал в столице Американской империи редко, больше наездами по понятной причине, пересекая океан лишь при необходимости срочных консультаций, неосуществимых посредством писем. Только и этого хватило для установления неплохих приятельских отношений.

Возраст же? Нет, ну а что возраст? Фон Штоллену ещё и сорока не исполнилось. Практически во всех министерствах Конфедерации, а потом и империи вверх взлетело много не просто молодых, а порой и вовсе юных дарований. Становление государства, серьёзная, жесткая война, ценой которой являлось само существование новообразованного государства – всё это весьма способствовало отсеву не только