Фантастика 2025-58 - Евгения Букреева

перешёл на сторону победителей. Но сейчас, спустя годы, никого из них уже давно нет в живых. Остались только дети и внуки. А детям и внукам, именно сейчас, оно надо? Нет, определённые настроения витали, конечно, они и не могли не витать, всегда найдутся люди, которые будут кичиться своей белой костью, это ничем не перешибёшь, но вот чтобы кто-то из них осмелел настолько, чтобы поднять голову и пойти на открытое противостояние… нет, в такое Павел не верил. Но и в случайные совпадения тоже.

— Ну и кого ты, Алексей Игнатьевич, подозреваешь в реваншизме, а? — Павел прищурился. — Ведь, наверняка подозреваешь. Только тут такое дело, по большому счёту, у многих, кто здесь наверху живёт и работает, если не у всех, хоть по одному дальнему родственнику, да найдётся, из тех, прежних хозяев жизни. Я в твоем списке первым стоять буду. Сам знаешь, у меня мать — из этих. Серёжу Ставицкого тоже не забудь, он мне как никак брат двоюродный. Ну?

Павел сердито посмотрел на Ледовского.

Он злился сейчас на генерала и даже не скрывал того, что злится. Сам того не желая, а может и желая (всё же старый генерал был далеко не глуп), Ледовской коснулся одного из болезненных воспоминаний. Тех самых, которые человек волочёт и волочёт за собой всю жизнь, не имея никакой возможности выкинуть их где-нибудь на полпути.

— Да брось, Паш, ну подумаешь, — Борька положил руку Пашке на плечо. — Обычное дело! Не переживай.

Пашка нервно дёрнул плечом, сбрасывая руку друга. Врал Борька, не было это обычным делом. Это было мерзким, неправильным, нечестным…

На Пашкиного отца, целующегося в одном из общественных садов с какой-то молодой женщиной, они с Борькой наткнулись случайно. Первым их увидел Борис, попытался отвлечь Пашку, развернуть в сторону, но не успел — взгляд Павла словно с разбегу налетел на увлечённую друг другом парочку. Пашка вспыхнул, словно это его, а не отца застукали с поличным, и как испуганный заяц метнулся в сторону, забыв, что он не один. Борька догнал его у детской площадки, одной из тех, что были понатыканы в центре каждого этажа.

— Хочешь сказать, что ты не знал, что ли? — Борька заглянул Пашке в лицо.

— А ты что ли знал?

— Знал. Мы с Аней уже давно…

— Знал и молчал, — перебил его Пашка и тут же осёкся под виноватым и растерянным взглядом Бориса.

Как бы его друзья смогли сказать ему такое? Как? Он и сам бы на их месте так поступил, вот они и молчали. Молчали, оберегая его. Стараясь не ранить напрасными и ненужными знаниями.

Хотя, конечно, для Пашки это был не секрет. Увидел впервые, да, а знать — знал. Родители в порыве ссор как будто забывали, что они дома не одни — швыряли друг в друга обвинениями, не думая о том, что он лежит в соседней комнате без сна и всё слышит.

— Да мне всё, всё здесь осточертело, Гриша! Стены эти замызганные, коробка эта, ни красоты, ни уюта… Господи, да если б хоть ты был дома. Но нет! Тебя здесь тоже нет. У тебя работа, работа и ещё раз работа. А теперь ещё и эта…

— Лена!

Пашка слышал в голосе отца просящие нотки. Он хорошо знал их. Отец словно пытался сказать: остановись, ничего не говори, молчи. Но это было бесполезно. Когда мать несло, она выплескивала всё, швыряя отцу в лицо и то, что было правдой, и то, что правдой никогда быть не могло.

— Пашки тоже дома никогда не бывает. Как бездомный по всей Башне шатается…

— Лен, да ты сама подумай. Ты ж всех его друзей от дома отвадила!

— Друзей? Каких друзей, Гриша? Девчонку садовника и мальчишку-сына официанта? Таких друзей? Что они могут ему дать, что? — голос матери сорвался на некрасивый визг. Пашка уткнулся лицом в подушку, зажав кулаками уши. — В этом мире надо быть с теми, на кого можно опереться, иначе скатишься вниз, по всем тысячам ступенек этой долбанной Башни!

— Ты, наверно, что-то путаешь, — в словах отца зазвенела сталь. — Путаешь с тем миром, из которого вышли твои родители…

— Нет, Гришенька, — зло перебила мать. — Это ты путаешь. Если бы твоему драгоценному Ровшицу, которому ты так усердно служил, не захотелось всё изменить, поставить с головы на ноги, Паша сейчас рос бы на самом верху, в одной из верхних квартир, а не в этой убогой коробке, и ему бы даже в голову не пришло мотаться по этажам в компании приятелей-плебеев.

Мать заплакала.

Пашке было не жалко её. Всё, что она говорила: о Борьке, об Анне, даже об их квартире, которую она так презрительно именовала коробкой, всё это, хоть и было отчасти правдой, но только очень уж злой и какой-то однобокой что ли.

Отец подошёл к матери. Пашка слышал его тяжёлые шаги, слышал, как он придвинул стул, сел.

— Лена, Лен… не надо, успокойся. Чёрт, да что с тобой? Что? Когда я женился на тебе, ты же была совсем другой. Простой, веселой… Ленушка… А сейчас ты… — отец замолчал, подбирая слова.

— Дура я была, — от крика матери Пашка вздрогнул, ещё больше зарываясь лицом в подушку. — Молодая и глупая. Поверила тебе. Думала, раз уж ты такой у новой власти выдвиженец, так хоть имеешь право на что-то больше, чем вот на это. Но ты ж у нас бессребреник, главный инженер, а прозябаешь, как мелкий чиновник на пятнадцатом уровне.

Мать ткнула отца этим пятнадцатым уровнем словно чем-то позорным, хотя это был всего лишь последний, нижний уровней из всех Поднебесных, и для большинства других жителей Башни — недосягаемая мечта.

— Лена, — Пашка слышал, как отец поднялся. Тихо охнул стул, скрипнул ножками по полу. И голос отца был таким же тихим и отчётливым, со звонкой, дробящейся на миллион колких осколков яростью. — Как же ты сейчас похожа на свою мать. Ты… эх…

И снова тяжёлые отцовские шаги. Уже в прихожей, у двери.

— Уходишь? К этой своей? Давай катись. Хоть насовсем. Хоть разведись.

— Разведусь, — голос отца не предвещал ничего хорошего. — Разведусь и Пашку заберу.

— Да кто тебе позволит?

— Заберу! — мрачно пообещал отец. — Павла тебе не оставлю, не дам вам с матерью испортить парня и не надейся.

Звук громко хлопнувшей двери саданул по вискам…

Почему именно это детское воспоминание было таким ярким и болезненным, Павел не мог сказать. Но каждый раз, когда оно всплывало в памяти, он почти физически ощущал тот страх, который испытывал, когда ему