Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

А сейчас вот будет!

В груди, под сердцем, мягко пульсировал черный огонек.

* * *

– Устька!

Устинья повернулась так, что коса взлетела, словно рука, едва по лицу нахалку не стегнула.

– Что тебе, Аксинья?

Симпатичная девушка, на год младше, поморщилась.

– Сколько тебе повторять? Ксения я! Ксе-ни-я!

– Кому ты Ксения, а в крещении Аксинья [6].

Устя знала, о чем говорит! Как же сестру раздражало это «Аксинья»! Как ей хотелось быть самой модной, самой светской, выезжать, на балах танцевать…

И ничего бы в этом страшного не было.

Если бы не предательство.

Его она сестре и тогда не простила, и сейчас…

Нет, не напомнит. Пока еще ничего не было, а может, Ксюха и не такой пакостью станет? А вдруг?

Устя ее помнила – еще ДО монастыря.

Разряженную в модный лембергский наряд с фижмами, в парике, напудренную так, что на белом фоне любое лицо нарисовать можно было – все равно. Помнила злые слова, которые летели в Устинью и совершенно ту не трогали. Не о сестре душа болела.

Тогда она еще могла болеть. Потом начала просто умирать…

Аксинья поняла, что проигрывает, и сменила тему.

– Ты мне скажи, ты к батюшке подойдешь? Я на ярмарку хочу…

Устя помнила эту ярмарку.

Осеннюю, веселую…

А потом, как оказалось, и ее кое-кто с той ярмарки запомнил. Но… не пойти?

Устя подумала пару минут. И улыбнулась:

– Аксинья, мы не к отцу пойдем. К матери.

– К матушке? А зачем?

Вопрос был непраздным, боярыня хоть во дворе и доме и распоряжалась, но за их пределами мало что решала. Платье дочери сшить – пожалуйста. Дочь погулять отпустить – только с батюшкиного разрешения. Которое вымаливать загодя приходится, упрашивать, выклянчивать…

– А затем. – Устя решила попробовать сделать сестру своей союзницей.

Ну, не дурочка ведь Аксинья, это просто так жизнь повернулась. Не все ее проверку проходят, кто и ломается. Нальешь воду в треснувшую чашку – и пей из ладоней.

– Ежели мы все правильно сделаем, батюшка нас не только на ярмарку отпустит.

– Да? – Аксинья явно сомневалась, но спорить не стала. Не ей розог всыплют, ежели что, Усте.

– Уверена. А пока помоги мне варенье из рябины сварить, да и пойдем к матушке. Так она сговорчивее будет.

Аксинья хоть и собиралась фыркнуть – гадость, горькая, несусветная, но любопытство сильнее оказалось.

– Ладно уж. Помогу. Долго тебе еще осталось?

Устя оценила чан с вареньем:

– Может, с полчаса.

– Хорошо. Что делать надобно?

Были бы руки, а дело на кухне завсегда найдется.

* * *

Боярыня Евдокия Фёдоровна от дочерей много не ждала.

Что они там сделают?

А все ж не впустую будет! На кухне покрутятся, понюхают, чем хозяйство пахнет… и в кого они такие неудельные растут? Она-то с детства при матушке, и на скотный двор, и на кухню, и мыло варить, и лекарства делать – да мало ли забот в бедном хозяйстве? У нее-то род хоть и старинный, но тоже бедный, до пятнадцати лет сопли подолом утирала. Потом уж к ней Алексей Иванович посватался.

Правда, и у него тоже не так чтобы полы золотом выложены, экономить приходится, а все ж лучше, чем в родимом доме.

Как получилось, что она с дочками мало занималась? Да вот… матушка у Евдокии была крепкого здоровья, а сама Евдокия не удалась. Восьмерых родила, так четверых Господь забрал. И трое из них сыночки, один остался. И того Евдокия уж так выхаживала, ночей с ним не спала, не знала, как рядом дышать.

И деточек скидывала.

И роды ей тяжело давались, считай, потом по месяцу прабабка ее травами отпаивала. Куда уж тут дочек наставлять?

Заботилась, как могла, и ладно!

Няньки-мамки есть, пригляд есть – и то слава богу. А уж какими там дочки растут – авось замуж выйдут, так всему научатся. Она же научилась?

Чего она не ожидала, так это стука в светелку, в которой прилегла отдохнуть, убегавшись. Ждала очередных проблем и указаний, а вместо этого Аксинья заглянула, даже смущенная:

– Маменька, отведайте?

Отведать?

Но второй в светелку вошла Устинья с подносом. Держала с усилием, но улыбалась. А на подносе – тут и взвар ягодный, и варенье в красивой плошке, и ложечка рядом, и хлебушек нарезан, выложен… так и захотелось подхватить ложечкой варенье – и отправить в рот. Боярыня и противиться себе не стала.

И замурлыкала восхищенно.

Сладость сиропа и горечь рябины, запах трав и меда…

– Чудесно.

Казалось, силы сами на глазах прибывают.

– Мы варенья на зиму сварили, маменька. Коли прикажете, еще сварим. – Устя смотрела ясными серыми глазами. – Только понравится ли?

Боярыня тряхнула головой и отправила в рот еще ложечку варенья, запила обжигающим травяным взваром.

Хорошо…

– Варите, девочки. Хорошо у вас получилось.

– Маменька, нельзя ли приказать еще рябины купить? У нас уж и нет, считай?

Боярыня только кивнула:

– Прикажу. Купят.

– Маменька… – Устя была сама невинность. – Прошу вас, позвольте и нам с Аксиньей на рынке бывать? Взрослые уж стали, а что и сколько стоит, по сей день не знаем. Замуж выйдем, так нас обманывать станут. Что ключница, что холопки… ох, мужья гневаться будут!

Боярыня брови сдвинула, а потом призадумалась.

Да, конечно. Невместно боярышням, словно чернавкам, по рынку шастать. А с другой-то стороны… какие еще семьи их возьмут? Ведь бесприданницы! Что там Алексей Иванович за дочками дать сможет? Почти ничего, так, копеечки медные, слезами политые.

Не возьмут девочек в богатую семью. А в бедной каждый грош считать придется, слезами умоешься за лишние траты…

А и то…

Что за честь, когда нечего есть? Сиди в тереме да вышивку слезами поливай? А так девочки хоть что узнают, хоть не обманут их злые люди.

– Маменька, я понимаю, что нехорошо это, но, может, нам одеться, как служанкам? Платки пониже повязать, надвинуть, косы спрятать, сарафаны попроще? И говорить, что мы не боярышни, а твои сенные девушки? Кто там потом прознает?

Боярыня задумалась.

Не по обычаю так-то. Но… И запрета ведь нет?

И муж ничего не скажет, потому как не заметит, не будет его дома. А и заметит, она отговорится. Ему до дочек и дела нет…

– Я с вами еще служанок пошлю, – буркнула она.

– Маменька, не надо бы служанок. Наушницы они, сплетницы. Особенно Верка да Настька… Лучше б кого из конюхов. И нянюшку Дарёну?

Упомяни Устинья кого другого, боярыня бы разозлилась. На дочерей. А вот сейчас…

Что