Внедроман. Полная версия - Алексей Небоходов

Сергей поднял глаза и снова спросил, теперь почти шёпотом:

– Так как же мы, Миша? Если уйдёшь ты, мы останемся одни. С тем, что сделали, и тем, чего не успели. Ты об этом думал?

Михаил глубоко вздохнул и посмотрел на друзей мучительно долго, будто хотел запомнить их такими навсегда:

– Конечно, думал. Всегда думал. Просто теперь это уже неважно. Нас здесь давно нет. И не будет, если останемся. Всё, что останется – наши имена в бумагах у людей в серых костюмах. Думаешь, это лучше, чем если нас забудут там, где имён вообще не спрашивают?

Они замолчали, глядя в темнеющее небо за окном, ища ответ на вопрос, который перестал быть вопросом и стал реальностью. Он висел в воздухе петлёй, затянутой рукой невидимого палача. Михаил крутил бокал, пытаясь найти ответ в янтарном коньяке на то, что они давно уже понимали, но боялись признать.

– Пора думать о будущем, мужики, – тихо сказал он, осторожно и неуверенно. – Мы заигрались. Вернее, я заигрался. А вы со мной.

Друзья молчали, тяжело и вязко. Сергей не выдержал первым:

– Ты говоришь, будто здесь будущего нет. А там оно есть? Там чужие люди, другой язык, другая жизнь. Ты там будешь совсем другим. Ты думал, кто ты без всего этого? Без нас, без всего, что мы здесь наворотили?

Михаил покачал головой и тяжело вздохнул: слова Сергея вдруг больно задели его.

– Серёжа, а здесь разве я не чужой? Я всю жизнь пытался стать своим, а в итоге становился лишь чужаком. Вы хоть понимаете, на что мы замахнулись? Мы снимали не кино – мы показали людям свободу, которой быть не должно. Такое не прощают. Если не сегодня, то завтра меня точно уберут. И вас тоже не оставят. Я решил: уезжаю. Эмигрирую. Это не слабость и не предательство – это единственный способ остаться собой. И я вас не бросаю, я просто ухожу, чтобы сохранить то, что мы сделали.

Алексей внимательно слушал и чуть улыбнулся уголком губ:

– Миша, не делай из нас идиотов. Мы не дети и не в игрушки играем. Ты прав, заигрались. Но мы взрослые люди и знали, куда лезем. Это не просто кино – это был наш способ дышать. Уедешь – прекрасно. Но там ты будешь дышать иначе. Готов ли ты к этому – другой вопрос.

Михаил снова налил коньяка, стараясь оттянуть неизбежный разговор, и тихо сказал, не поднимая глаз:

– А у меня есть выбор? Здесь меня просто сомнут, и скоро. Вопрос уже не в том, уеду я или нет, а в том, как быстро и как именно меня уберут. Я не жду вашего понимания или одобрения. Просто хочу, чтобы вы знали. Без недомолвок и обид. Прежней крыши нет больше. А значит, ин

Сергей раздражённо пожал плечами, будто отгоняя назойливую муху:

– Мы не удивлены, Миша. Сам знаешь, тебя просто так не выпустят. Даже если доберёшься до границы, там встретят люди с добрыми глазами и холодными руками. Ты для них не просто фарцовщик или подпольный режиссёр. Ты – пример того, что можно не подчиняться системе. Такие примеры не выпускают. Их либо ломают, либо стирают. Ты правда думаешь, что переиграешь систему, которая держит в страхе миллионы?

Михаил ответил спокойно, но в голосе сквозило отчаяние:

– Всё просчитано, Серёжа. Я не ребёнок и знаю, с кем имею дело. Есть каналы, есть нужные люди, которые помогут с документами и границей. Я не первый и не последний, кто уезжает. Я просто оказался среди тех, кому здесь делать уже нечего. Поверь, я предусмотрел всё.

Алексей внимательно посмотрел на Михаила, словно пытаясь прочесть что-то важное:

– Допустим, уедешь. Что дальше? Будешь снимать кино? Там таких фильмов и без тебя хватает. Торговать ностальгией? Там ты станешь просто бывшим советским человеком, сбежавшим от проблем. Здесь у тебя имя, а там будешь очередной русской историей про несчастного эмигранта. Тебе это надо?

Михаил не сразу ответил. Он смотрел в окно, где тихо падал снег, и будто говорил себе самому:

– Мне не нужно ни кино, ни ностальгии. Мне нужно дышать. Без этого давления, без постоянного взгляда в спину. Я устал бояться. Устал просыпаться от телефонных звонков и гадать, чей голос услышу сегодня. Устал притворяться, что всё хорошо, когда всё уже очень плохо.

Сергей почти безрадостно усмехнулся:

– Ты устал, думаешь, мы нет? Усталость не повод бежать. Здесь всё, что у нас есть. Да, много дерьма и страха, но есть мы сами, есть жизнь, которую мы создали, есть кино, спасавшее нас от безнадёги. И что теперь? Бросить и разбежаться? Думаешь, там нет страха и одиночества? Будет, только чужое. И ты будешь чужим. А здесь мы хотя бы вместе.

– Серёжа, – тихо сказал Михаил, глядя другу в глаза, – я не зову вас никуда бежать. Просто не могу больше здесь находиться. Я не прощу себе, если останусь ждать, пока придут за мной. Уезжая, я сам выбираю свою судьбу, а не отдаю её в руки тех, кто никогда не понимал и не поймёт, зачем мы это делали.

Алексей поднял бокал, чуть усмехнувшись:

– Что ж, Миша, твой выбор. Мы его примем, хочешь ты того или нет. Только не жди, что будет легко. И не думай, что нам здесь будет легче без тебя. Мы переживём, как всегда переживали. Но помнить будем тебя не героем, а другом, который бросил всё и сбежал, потому что стало тяжело. И ты это тоже должен понимать.

Михаил промолчал, глядя на друзей с горечью и осознанием того, что Алексей прав. Он не просил прощения и не ждал понимания. Он просто хотел, чтобы они знали. Теперь они знали.

На следующий день Михаил отправился домой к Игорю Семёновичу Смирнову. Дом Смирнова принадлежал к особой советской элите, чей статус подчёркивался не роскошью, а строгой скромностью. Серый, почти аскетичный фасад, монументальная дверь, подъезд с запахом влажной уборки и усталости, лестница с вытертым ковром – всё говорило о том, что здесь не бегают, а степенно ходят, соблюдая иерархию.

Дверь открылась мгновенно, будто хозяин давно ждал. Игорь Семёнович выглядел так, словно его только что оторвали от важного совещания, хотя Михаил знал – совещаний сегодня не было. В идеально выглаженном костюме, с аккуратно зачёсанными волосами, Смирнов казался человеком, привыкшим не задавать вопросы, а давать ответы.

– Проходите,