Все дороги ведут в Реймс - Александр Петрович Харников

мы не зря тренировались перед поездкой, – то людей бывшего губернатора всему приходилось учить, что называется, на ходу. Должен сказать, что к концу нашего путешествия и они кое-чему научились.

По дороге я не раз и не два чувствовал, что за нами следят. Вполне вероятно, это было потому, что я на четверть индеец. Должен сказать, что во время нападения англичан у Ниагары, когда погибла немалая часть свиты маркиза, а сам маркиз чудом избежал смерти, мне тоже казалось, что за нами кто-то постоянно наблюдает. Но тогда я так и никому не решился об этом рассказать – к своему стыду. После боя я доложил о своих предчувствиях тогда еще майору Хасханову, и он, немного подумав, сказал мне, чтобы я в будущем больше доверял своим ощущениям.

Мы выехали из Ля-Рошели девять дней назад. Останавливались то у местных губернаторов, то на постоялых дворах высшей категории – оказывается, во Франции были и такие. Тем не менее на второй же день пути нас пытались отравить в Фонтене-ле-Конт. После этого каждый раз, по благословению маркиза, кто-нибудь из наших врачей следил за приготовлением пищи для нас. Сложнее было, когда мы были гостями местных губернаторов – теперь маркиз настаивал, чтобы хотя бы часть наших людей ночевала с нами. Мало кто разрешал нам присутствовать на кухне, где священнодействовали повара наших хозяев. Впрочем, каждый раз кто-нибудь из людей маркиза пробовал все принесенные блюда, словно все происходило во времена французской королевы Екатерины Медичи, обожавшей отправлять своих недругов на тот свет с помощью яда.

К счастью, ничего больше с нами за все время пути так и не произошло, и я даже подумал, что на сей раз мое чувство меня обмануло. А когда мы миновали Блуа – последний крупный город перед Орлеаном – слежка, если она действительно была, прекратилась. Тем не менее я не терял бдительности и не давал своим людям и слугам губернатора расслабиться.

В самом Орлеане нас ожидал сюрприз – обычно герцог Орлеанский практически никогда не посещал свою столицу, предпочитая оставаться в Версале. Но именно сейчас он неожиданно оказался в Орлеане. Наследник французского престола поспешил принять маркиза, а потом и нам было объявлено, что мы можем считать себя личными гостями его высочества – и что великий дофин желает видеть у себя нашу делегацию через четыре дня. В числе прочих перед ним должен был предстать и я, один из немногих, кто непосредственно участвовал в сражениях при Мононгахеле, на Ниагаре, да и во всех основных боях в Акадии.

Пришлось доставать парадный мундир, обвешивать его полученными наградами, временно передавать командование моему кузену, сержанту Аластеру Фрейзеру-младшему, и идти вместе со всеми на прием к будущему монарху[9].

Дофин оказался высоким молодым человеком весьма приятной наружности. Мсье Новиков опасался, что, будучи сыном королевы Марии Лещинской, урожденной польской принцессы, он будет весьма предвзято относиться к нашей делегации. Но с самого начала дофин объявил, что благодарен русским за то, что именно они отстояли как форт Дюкень, так и саму Акадию.

Я опасался, что моя индейская кровь – а кожа моя смуглая, да и в лице имеются сасквеханнокские черты – ему может не понравиться. Во Франции меня, думая, что я ничего не слышу и не понимаю, за спиной нередко обзывали «singe» – обезьяной. Конечно, я, памятуя, что любой инцидент может привести к серьезным последствиям для всего нашего посольства, с трудом сдерживал себя, делая вид, что я этого не слышал и не понимаю сказанного. Но дофин отнесся ко мне весьма благожелательно и расспросил меня о событиях, в которых мне довелось участвовать, добавив:

– Мадам Новиков, мадам Робинсон, мсье Новиков, мсье Робинсон, мсье Фрейзер, – он, в отличие от большинства французов, правильно выговорил мою фамилию, – Франция многим обязана нашим русским друзьям, и вы – желанные гости в моем скромном обиталище. Его величество ознакомил меня с подробностями договора между Францией и вами, и я полностью его поддерживаю. Еще я хочу отметить, что многие из вас – католики, и что Русская Америка, согласно тому, что я слышал от маркиза Дюкеня и мсье Новикова, не препятствует тем, кто исповедует истинную веру, возносить молитвы во славу Господа нашего, Иисуса Христа.

Дофин при этих словах перекрестился, мы тоже осенили себя крестным знамением. Причем мсье Новиков перекрестился так, как это принято у тех, кто исповедует восточную ветвь христианства.

Он хотел продолжить беседу с нами, но тут кто-то постучал в дверь, и вошедший слуга, бледный, как тень отца Гамлета, объявил:

– Ваше высочество, мсье Гийом де Ламуаньон, сеньор де Бланмениль и де Мальзерб, канцлер Франции, просит немедленно принять вас по делу государственной важности!

Дофин коротко ответил ему:

– Я сейчас приму мсье канцлера в малом кабинете.

Повернувшись к нам, он развел руками:

– Господа, простите меня. Надеюсь продолжить нашу встречу после моей беседы с господином де Ламуаньоном.

И он вышел из зала. Мы не знали, что и подумать. А через несколько минут мы услышали приглушенный стенами возглас:

– Le roi est mort, vive le roi! Король умер, да здравствует король!

30 марта 1756 года. Орлеан, Франция. Дофин Луи-Фердинанд де Бурбон. Точнее, уже король Людовик XVI

Полтора месяца назад мой любимый отец вызвал меня к себе и, взглянув мне в глаза, сказал:

– Сын мой, сожалею, что в свое время я отстранил вас от дел государственных.

– Отец, я осознаю, что этого заслужил, – тихо ответил я.

Да, почти двенадцать лет назад, во время Войны за австрийское наследство, он, несмотря на все мои просьбы, запретил мне любое участие в этой войне. Но, узнав, что он тяжело заболел в лотарингском Метце, я нарушил его приказ и навестил его в этом городе, что привело отца в ярость. Много после я понял, что был виноват – если бы я заразился от него и умер, для него лично это было бы огромной трагедией – он всю жизнь меня очень сильно любил. Но, помимо всего прочего, была и более весомая причина – если бы мы умерли оба, у Франции не осталось бы прямого наследника престола, что было бы чревато борьбой уже за французское наследство.

Именно после этого случая отец более не допускал меня к каким-либо тайнам. Мне оставалось лишь производить детей, непрестанно молиться, и мечтать о том, что я смогу сделать для Франции, если когда-нибудь унаследую престол. Но я слишком любил отца и каждый день многократно просил Господа дать ему еще много лет жизни.

Но теперь отец,