Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

хотят. И все норовят нашими руками жар загрести. Просят вот полк к границе выдвинуть. Они, вишь ты, с Джерманом сцепиться хотят, вот кабы мы полки к границе двинули, так джерманцы на нас бы отвлеклись, а франконцы бы им в тыл и ударили.

– А ты что же?

– Перебьются. Пусть сами грызутся. Кто на Россу пойдет, того мы всем миром встретим. А в их дрязги лезть, что кошек по весне растаскивать. Кроме царапин и визга – никакой прибыли.

Любава только хмыкнула.

Так-то она и сама была схожего мнения. Сами пусть разбираются. Или платят вперед.

– Может, и верно, Боря.

Царь только рукой махнул:

– Ты, царица Любава, ко мне о Франконии поговорить пришла?

– Нет, Боря. То есть и о Франконии тоже. Фёдор хотел бы в Лемберг поехать, поучиться, а потом, может, и во Франконию съездит?

– Чему он там учиться собрался? – поднял брови Борис.

Любава только вздохнула.

Нет, не в отца пошел пасынок. Не в отца.

В первую его супругу, Настасью…

Та, говорят, была статной, с волосами цвета каштана и голубыми глазами. И сына родила – как в зеркале отразилась. Высокого, широкоплечего, глаза голубые так и сияют, волосы волной каштановой на плечи падают. Он и сейчас-то собой хорош, а в юности и вовсе был погибель девичья.

Окажись он чуть постарше…

Ах, где там Любавины шестнадцать лет!

Ей шестнадцать тогда и было, Борису десять всего, мальчишка. А упрямый, решительный, характерный. Отец, и тот с ним сладить не пытался. Но тогда Любава на него не смотрела. А вот через десять лет… ну что там? Ему двадцать, ей двадцать шесть… и ведь все могло бы иначе быть. Только Борис в ней женщину никогда не видел.

Вторую жену отца, говорят, любил, дочек ее как сестер принял, а к Любаве изначально относился с опаской и презрением. Этого женщина ему и по сей день не простила.

Если б не он…

Да что уж теперь вспоминать, дело делать надобно.

– Естественным наукам хочет поучиться Феденька. Может, год или два пожить в другой стране.

– Нет, – жестко приговорил Борис.

И так это сказано было… нет – решительное и окончательное. Но Любава все же поспорила:

– Боря, так что плохого-то? Пусть съездит, ума наберется. Опыт получит…

– Нет, Любава Никодимовна, и не проси. Не пущу я его. Федя – мой наследник, а чему там хорошему ребенка научат? В той Франконии да Джермане?

– Так ведь и полезного у них там много, разве нет?

Борис только головой покачал:

– Любава Никодимовна, ты вроде как баба умная, что ж ты такое говоришь? Всяк кулик свое болото хвали́т, всяк иноземец свою страну выхваляет. Да так, что кажется, молочные реки там, кисельные берега. А на деле – врут они. Бессовестно и не краснеючи.

– Боря, так-то оно так, но ведь и университеты там, и профессора…

– Того добра и у нас хватает. Еще государь Сокол завещал – никогда детям иноземных наставников не нанимать. Никогда детей на чужой земле не учить. Потому как это уже чужие дети будут. Чему из наук их обучат, еще неясно, а вот презирать все росское да хвалить иноземное – легко.

Любава хмыкнула:

– Федя уж не мальчик.

– А что ж он сам ко мне не пришел? Маменьку послал?

– Федя и не знает, что я пришла, – не стерпела Любава.

– Тем более. Вы так Федю без него и жените, и с его женой в постель ляжете.

И посмотрел так, с намеком, на царицыного брата. Данила застеснялся, покраснел и за сестру спрятался.

Вот ведь…

Не любил он Бориса и побаивался. Еще с того времени, как пришел во дворец, к любимой сестричке, а Борис, тогда еще царевич, его поколотил крепко и в лохани для лошадей искупал.

За дело. За хвастовство и глупые речи. Но все равно вспоминать неприятно.

– Да что ты говоришь, бесстыдник! – вспыхнула Любава.

Борис неприятно хмыкнул:

– Ты, Любава Никодимовна, не отвлекайся. Фёдора я никуда не отпущу. Ты женить его еще не надумала?

– Надумала бы, да он против, – махнула рукой царица. – Прямо хоть ты сама приглядывай.

– Ну и приглядывай. Я прикажу – женится. Пора ему остепениться, а не по иноземцам бегать.

Любава только поклонилась;

– Хорошо. Пригляжу я для него боярышень да и на смотрины приглашу. Если ты не против, государь.

– Не против. Отец мой в его годы уже женился, да и я… – Борис помрачнел. Для него брак с рунайской княжной тоже вторым стал. В первом браке он счастлив был, да умерла супруга беременной, во время морового поветрия. А там и отец помер, вот Борис и потянул со второй свадьбой.

И сейчас у него свой расчет был.

Марину он любил, дня без нее прожить не мог, ночью к ней летел, как безумный. Но детей-то дождаться и не мог пока!

А наследник надобен.

Надеялся он на Фёдора, но у братца разума что у курицы. Если братья они, конечно. Так вроде бы и похож Федька на отца… не на мать.

Поучиться он задумал! Да им кто хочет, тот и вертит, он всю Россу иноземцам продаст. Пусть женится да дома сидит. А когда дети у него родятся, Борис к ним нужных людей и приставит, пусть воспитывают. Авось что толковое получится.

Так что супротив Фёдоровой свадьбы Борис не возражал. Пусть женится.

А что там мачеха себе надумывает…

Это и есть политика.

Ты думаешь одно, твой сосед второе, третий царь – третье, а принимаем то, до чего договориться удалось. И, увы, оно не отвечает ничьим интересам.

Глава 7

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой

Оказывается, я очень многого не знаю.

Не умею.

Прабабушка учит меня. Рука у нее скорая, и учит она не только лаской. Получаю я и затрещины, и подзатыльники. Но редко.

Учусь я очень старательно.

Я понимаю, это спокойствие ненадолго, скоро грянет буря.

Уже скоро вернутся из имения отец с братом, уже скоро что-то случится…

Тот же Истерман.

В прошлой жизни, той, которую я так хорошо помню, он никогда не снисходил до бесед со мной. К чему?

Я знаю, как он называл меня в беседах с Фёдором.

Мышь.

Серая, скучная, вечно льющая слезы мышь. Сидящая в углу и не решающаяся выглянуть на свет.

Мышь.

Просто мышь…

Сейчас он решил со мной встретиться. Не знаю, какие он выводы сделал, но хорошо помню, чем обошлась Фёдору эта «дружба». Новые монастыри по всей Россе. Монастыри