Фантастика 2025-147 - Юлия Шахрай

Андрей уже стоял у входа в ущелье, глубоко в горах, скрытом среди складок скал, заросших мхом и старыми папоротниками. Над ним пульсировало небо, и с каждой секундой звёзды казались меньше, дальше, тусклее. Как будто кто-то незримо начал вытирать саму ткань небес, стирая одно за другим их световые утверждения. Это был след. След пробуждённого Джи-Лунь.

Подумав об этом, парень слегка зябко повёл плечами. Он уже привык, что рядом с ним всегда крутится тот, кто был ему равен по силам, и верен, как цепной пёс. Его духовный зверь. И сейчас, оказавшись здесь в одиночестве, Андрей чувствовал себя “немного” неуютно. Но в этот раз он намеренно не разбудил Цзяолин.

Она спала в той самой долине, что стала для неё домом, свернувшись кольцами, как свернутая стихия. Её дыхание было ровным, глубоким – и в нём мерцала та старая, горячая мудрость духа пространства, который когда-то был хранителем неба. Но Андрей знал, что это жуткое и могущественное существо, пробуждённое внизу, не было частью небес. Оно было их опровержением. И если бы Цзяолин очнулась и пошла за ним…

– Она могла бы… исчезнуть… – Глухо прошептал Андрей, вспоминая про спящего друга. Или подругу. Сейчас пол не имел значения. Но он часто воспринимал Цзяолин как “женский” персонаж. Ведь ранее она была змеёй. А она этого не отрицала. И сейчас она могла пострадать. Не умереть. Именно исчезнуть. Раствориться, если существо вроде Джи-Лунь решит, что "верность", "дружба", "тело", "дух", "я" – это всего лишь неоправданные конструкции, мешающие целостному взгляду.

Именно поэтому, уже покидая долину, перед тем как отправиться сюда, он наклонился, и тихо, практически очень нежно, приложил руку к массивной чешуе дракона.

– Ты не должна быть частью этого. – Выдохнул он. – Потому что ты живая.

В следующий миг он развернулся и ушёл, растворяясь в тумане, что стелился по горам, подзываемый туда, где мысли и реальность больше не разделялись.

Путь к месту встречи нельзя было описать географически. Он не шёл в каком-то определённом направлении. Он просто отказывался идти прочь. И с каждым шагом, всё больше терял ощущения времени, координат, расстояния. Сейчас ему было просто бессмысленно сверяться с компасом. Его стрелка дрожала, как память после кошмара. Пространство здесь не столько изгибалось, сколько отказывалось быть понятым. Он шёл босиком – как будто сапоги мешали разуму чувствовать. Без печатей… Без защит… Без имени… Потому что встречать чистую идею – значит быть обнажённым в самой уязвимой точке мира. Внутри самого себя. И он шёл. Долго… И с каждым шагом ему становилось легче, с каждым вдохом – холоднее…

Надо сказать, что увидел это существо парень далеко не сразу. Сначала было ощущение. Тонкое. Как будто в его сознании появилась тень, отбрасываемая не чем-то, а понятием. Словно его мысли начали освещаться не изнутри, как обычно, а внешним светом, которому всё равно, что он разрушает.

Потом проявился и звук. Нет, не рёв. Не голос. Шорох перелистываемых страниц. Но эти страницы были не бумажные. Это были страницы реальности, медленно переворачиваемые кем-то, кто смотрит, оценивает… и иногда просто отказывается читать дальше, банально вырывая ненужную страницу прочь.

И наконец – Он. Джи-Лунь… То самое существо, несущее на себе изящество, противоречащее здравому смыслу. Олень. Высокий, стройный, как ритуальный иероглиф в древнем храме. Его ноги – как порождение ветра и камня. Его тело – не покрытое шерстью, а состоящее из перьев, фазановых, сияющих и мягких, вечно меняющих направление, будто записывающих на себе саму суть происходящего.

Но главное – рога. Они были как кривые знаки времени. Изогнутые, будто из слоновой кости, с тончайшими прожилками смысла, что пульсировали. С их кончиков продолжала капать чернильная субстанция, медленно растекаясь по воздуху, как мысли, вытекающие из спящего разума. И с каждой такой каплей мир изменялся всё больше и больше. Одинокий камень – исчез… Птица, пролетавшая в небе – превратилась в вектор… А затем и в ничто…

Но… Андрей остался… Он смотрел… А Джи-Лунь – смотрел в ответ. Без глаз. Без жеста. Без вопроса. Но Андрей понял, что он уже был оцениваем. Он – как явление. Как предложение. Как гипотеза.

"Ты – не я. Но ты пытаешься смотреть, как я. Это… допустимо."

Эти слова прозвучали прямо внутри разума парня. Не голосом. А логическим ощущением. И Андрей сделал шаг вперёд.

– Я пришёл сам. Без оружия. Без имени. Только… с тем, кем я был до всего этого.

После его слов в воздухе повисла пауза. Капля чернил снова упала на землю. И выжгла в ней знак. Похожий на символ, но он не значил ничего. И именно потому был всем.

"Ты знаешь, что не выстоишь. Ты знаешь, что то, чем ты был, уже несостоятельно. Но ты всё равно пришёл. Почему?"

Андрей закрыл глаза.

– Потому что я человек. И потому, что я… Не согласен…

Мир замер. И две точки, невозможная форма и смертное сознание, стояли друг против друга. И хотя битва ещё не началась, уже было ясно одно. Столкновение между ними было просто неизбежно.

Но Андрей уже чувствовал, что внутри него всё ещё остаётся пространство, где он может быть собой. И пока оно есть – он не стёрт. А потом покой в этом ущелье, где уже сама реальность рвалась как гнилая ткани, просто лопнул. Не звуком, а смыслом. Ткань реальности в очередной раз дрогнула, не потому что по ней ударили, а потому что две несовместимые модели понимания вдруг оказались в одном месте.

Как если бы арифметика вдруг встретилась с поэзией – и обе потребовали признания. На одном конце ущелья уже стоял Джи-Лунь. То самое существо, в котором каждая капля, каждое перо, каждая складка рога являлась воплощённой логикой, выстроенной в иерархию абсолютной истины. Он не нуждался в доводах. Он сам был доводом.

На другом – Андрей. Не святой. Не избранный. Человек. Странник. Пришедший не из этого мира. И именно этим – опасный.

“Ты пришёл в мир, где твои аксиомы не действуют.” – Прозвучало внутри Андрея. Не голос. Не мысль. А полноценный приговор. Рога Джи-Лунь засияли чуть ярче, и каждая капля чернильной субстанции теперь, касаясь воздуха, шептала:

"Непоследователен… Нелогичен… Не принадлежит…"

А внутри Андрея вдруг начала расшатываться его собственная память. Сцены из детства – дрогнули… Образы матери, учёбы, даже боли – смешались между собой в непонятный