Фантастика 20254-131 - Константин Викторович Плешаков

— Она не пьет человеческую кровь. Об этом вы не забыли?

— Я — химик, и способен синтезировать кровь в лаборатории по формулам моего отца. Надеюсь, и у вас проблем с памятью тоже не наблюдается?

— Туше, мистер Родман. Вы уверены, что хотите копаться в прошлом и проливать свет на грязные тайны?

Ларри поджал губы и упрямо мотнул головой. Тристан расценил это как согласие.

— Скажу Бэзилу, чтобы принес кофе в лабораторию. Побеседуем там.

Глава двадцать пятая. Выписка из дневника доктора Филиппа Хобарта

3 октября 1963 года

Треверберг, Европа

Я больше месяца не прикасался к дневнику и не горю желанием возобновлять записи. По-хорошему эти тетради следует сжечь и развеять пепел по ветру. Не понимаю, зачем с таким упорством фиксирую события. Неужели верю в то, что они заинтересуют кого-то из моих потомков? Моих детей, когда они появятся?

Если появятся.

О будущих детях мне хочется думать в последнюю очередь. Я и сам не знаю, о чем думаю. У меня путаются мысли, и я пытаюсь разобраться во всем этом: в случившемся, в своих чувствах, в причинах произошедшего. Я пытаюсь понять, что мне делать и как жить дальше. Последний вопрос — самый главный, но ответа на него у меня нет. Скорее всего, потому, что я просто не хочу его искать. Мне, обращенному, существу, подобные которому, как говорят, должны править миром (а кое-кто утверждает, что уже правят), на роду написано творить великие вещи и делать гениальные открытия.

Одно из них мы с Альбертом уже сделали. Я воображал успех, который ждет нас. Думал о том, как изменится мир, о том, что мы продолжим его менять. Да, похоже, Альберт заразил меня своими идеями… было бы странно, если бы дела обстояли иначе: в этом существе столько страсти и огня, что хватило бы на десятерых. Я просыпался с улыбкой на лице и обнимал Л., которая дремала рядом. И в самом страшном сне мне не привиделся бы такой исход событий.

Мы были вместе несколько десятилетий. Короткий срок для двух обращенных существ. Принять считать, что обращенные не испытывают к себе подобным глубоких чувств. Исключение — каратели, служители Равновесия. По-настоящему они любят лишь раз и, если отдают кому-то свое сердце, то вкладывают в отношения все. Таким был и наш с Л. союз. Мы ни разу не поссорились, хотя вампиры делают это с завидной регулярностью. Мы могли обсуждать все на свете, понимали друг друга с полуслова. Что до детей… она была расстроена моим отказом, но понимала, что мне нужно время.

Не следовало нам тогда заговаривать о детях. Сегодня я думаю о том, что должен был согласиться сразу. В конце-то концов, я остался обращенным, и ничего страшного не произошло бы. Но Л. поняла мой отказ иначе. Решила, что дело не в моей природе, а в том, что она до сих пор питается человеческой кровью.

Альберт был против. Хотя «против» — это очень мягко сказано. Он спорил со мной до хрипоты. Говорил, что это ужасная идея, ни к чему хорошему подобные эксперименты не приведут. Говорил, что я сам до конца не разобрался в том, как синтетическая кровь действует на организм, и у меня нет права вовлекать в это других. Но Д. затею поддержала. Как мне показалась, с преувеличенным энтузиазмом. Думаю, не показалось, но в те дни я придал ее реакции значения. «Не будь я темной эльфийкой, — сказала нам Д., - я бы с удовольствием поучаствовала».

В тот вечер между ней и Альбертом вспыхнула серьезная ссора. Они разговаривали в гостиной на повышенных тонах, совершенно не заботясь о том, что их слышит весь особняк. Я заперся в кабинете, пытаясь сосредоточиться на работе, и при мысли о том, что сейчас происходит между ними, испытывал какое-то садистское удовольствие. Д. отправилась домой первой. Альберта, который ко мне так и не заглянул, Бэзил проводил минут через двадцать. Наутро он явился в лабораторию на сорок минут позже обычного, бледный и уставший, и мне стало его жаль. Лекция о том, что он связался не с той женщиной, вновь откладывалась на неопределенный срок.

Мы с Альбертом и Д. проводим вместе большую часть дня, и я вынужденно наблюдаю за ними. Пожалуй, чуть более пристально, чем следовало бы. Иногда она уезжает — на неделю, бывает, что на месяц — и я вижу в своем друге прежнего, знакомого мне доктора Родмана. Он ухаживает за дамами на приемах, расточает комплименты направо и налево, дарит дорогие подарки и купается во всеобщем внимании. Но стоит Д. вернуться — и существо, которое я знаю столько лет, уходит в глубокую тень. На его месте появляется абсолютно чужой мужчина. У него чужой взгляд, чужая улыбка и чужие жесты. Он смотрит на Д. так, будто умрет, если ее потеряет, тогда как знакомый мне Альберт Родман в таких случаях лишь смеялся и отправлялся на поиски следующей красавицы.

И ничего плохого в подобных взглядах нет, ведь когда-нибудь мы все влюбляемся на не шутку… но что-то внутри меня шепчет и шепчет, не умолкая: она не доведет его до добра. Искра, которую я иногда видел в ее темных глазах, наводила на мысль о безумии. Нет, я не говорю о сумасшедших, не ведающих, что они творят. Эта женщина знала, что делает. Самая опасная порода безумцев.

Первые месяцы все шло замечательно. Организм Л. оказался сильнее моего, и период отвыкания от человеческой крови не был мучительным. Она выглядела здоровой счастливой. Однажды мы вернулись к теме детей. И даже скептицизм Альберта сошел на «нет». Он подолгу расспрашивал Л. о ее ощущениях, а потом запирался в своем кабинете и записывал ответы, совершенствуя придуманный им во время Второй мировой шифр. С трудом понимаю, от кого он это прячет — да Альберт и сам, наверное, не понимает — но если ему хочется поиграть в разведчика, кто я, чтобы запрещать.

Чудесное время. Мне казалось, что его нездоровая страсть к Д. поутихла. Он стал чаще бывать у нас за чаем, несколько раз мы в сопровождении Л. выбирались на конные прогулки. Ранняя осень в этих местах прекрасна, даже загородная местность с ее болотами выглядит сказочным пейзажем. Наши с Л. чувства стали еще глубже и нежнее, а наша с Альбертом дружба из туманной дымки, которую мог развеять легкий ветерок, вновь превратилась в крепкий доверительный союз. Несмотря на календарные даты, мы все переживали весну. И