Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

Он боярина и встретил, поклонился, улыбнулся – боярин Заболоцкий так и расплылся.

– Михайла, поздорову ли?

– Благодарствую, боярин. Все благополучно. Дай бог и тебе здоровья, и семье твоей…

– Ну, дочь мою, Устинью, ты знаешь. А вот и супруга моя, Евдокия.

Боярыня чуть поклонилась, но промолчала. Мужчины беседуют.

– А мне царевич поручил вас встретить и сопроводить. Знаю я, боярин, ты в палатах частый гость, а все ж к царице вдовой так просто не пропустят.

Боярин Алексей, который в палатах царских бывал раз то ли пять, то ли шесть, приосанился. А то! Конечно, бывал! И все тут знает…

Устя смотрела на парадное крыльцо, словно в прошлое проваливалась.

Такое же.

Совсем такое.

Через три года вот этого льва уберут, еще через десять лет перекрасят покои, уберут из них и птиц, и девушек с распущенными косами, и коней, по ветру летящих, и все символы росские.

Фёдору захочется все, как в Лемберге, устроить.

Водопровод новомодный сделать, стены побелить, позолотить, картины в рамах тяжелых на них повесить… как по Усте, так те картины на заборе бы развесить – ворье отпугивать. Да вот беда – прохожим плохо будет.

Такие там пакости изображены были…

Мужики голые, бабы, дети, сцены разные, часто и позорные, как соблазняют кого или похищают. К чему? А это мифы латские да грекские. Из них и сюжеты брались.

Вот еще докука. Ладно Лемберг, Франкония, Джерман – у них своей истории почитай что и нет, какие там мифы? Там же одеяло лоскутное, то княжества друг от друга куски отрывают, то воедино сливаются, то наново распадаются. Отстраиваться не успеваешь, какие уж тут предания?

Латам и грекам – тем получше. Тем предки хоть легенды свои оставили.

А чем росские хуже?

И больше их, и краше, и уж всяко картины приличнее будут!

Фёдору все было безразлично. Родную историю он корчевал так, что страшно становилось. Под корень обрубал, выжигал… ровно безумец. А что могла Устя сделать?

Только плакать.

Сейчас она плакать не будет.

Когда не удастся ей ничего изменить, возьмет она нож да и вспомнит предания росские. Как полоненные княжны своих врагов убивали. Насильников и похитителей.

Не себя, нет в том чести. А вот врага убить, победительницей к предкам уйти – можно.

Смута начнется?

А может, и не начнется. Или тот, кто придет, будет лучше Фёдора. Всякое может статься. Так что плакать она не будет.

Не доводилось ей в той жизни убивать? А и нестрашно, зато умирать доводилось. А с остальным она справится. Должна.

И Устинья зашагала за матерью, за отцом, которого подхватил под руку Михайла.

Зашагала в свое черное жуткое прошлое.

* * *

Аксинья первый день как с лавки сползла. Ходить можно было, но зад болел покамест нещадно. Хорошо еще, воспаления не было, горячка не началась… тяжко!

Боярышня кое-как до нужника доплелась, потом обратно пошла. По шагу, по стеночке.

– Болит, боярышня?

Вот кого б Аксинье видеть не хотелось, так Верку. Последнюю зазнобу отцовскую.

И что ее Рогатый сюда принес?

– Сгинь.

– Не любишь ты меня, боярышня.

– Отцовской любви тебе мало? – Откуда Илья появился, Аксинья не поняла, но на брата оперлась, словно на стену. Даже глаза прикрыла.

Верка смущаться и не подумала.

Пальцем по шее провела, так, к вороту рубахи, завязки отодвинула, вымя чуть наружу не вываливается.

– А и то, боярич. Я женщина горячая, ладная, в самом соку. Много любви-то, поди, и не бывает никогда.

– А я сейчас конюхам прикажу. У них на тебя любви достанет.

– А потом тебя батюшка за это ой не поблагодарит, – пропела Верка, не сильно и пугаясь.

– А потом он себе другую девку найдет. Мало вас, что ли, в деревне? Любая бегом побежит.

Угроза получилась серьезная, и Верка тут же отступила, глазами захлопала.

– Да стоит ли нам, боярич, ссориться? Ты меня позднее найди, как сестру отведешь, поговорим, может, о чем хорошем?

Развернулась и пошла. Да так задом виляла, что чуть забор не сшибла.

– Дрянь! – прошипела Аксинья.

– Да еще какая дрянь.

– Пойдешь к ней?

– Что я, дурак, что ли? Как ее только отец еще терпит?

– Устьку она не задирает небось! Стороной обходит!

– Устинья – дело другое, – отозвался Илья. Недаром же ее бабка привечает… вот Верка и побаивается связываться. И волхва к Усте отнеслась по-доброму.

Что-то такое в Устинье есть.

Аксинья поняла все по-своему и губу закусила. Ревность с новой силой полыхнула.

– Устька к царице поехала. Разве справедливо это?

– Когда б ты языком не мотала, и ты поехала бы. И еще поедешь – Устя обещала.

– Устя, Устя… везде она! Икону с нее еще нарисуй и молись!

– Не завидуй, Ксень. Ты у нас тоже красавица, и не хуже нее, – сообразил наконец Илья. А мог бы и промолчать, все одно Аксинья не поверила.

– Благодарствую за помощь.

Вывернулась из рук брата – и дверью светелки хлопнула.

Илья плечами пожал да и пошел себе.

Вот дура-то.

А Веркино предложение он и по другой причине не принял бы. Есть у него и о ком подумать, и с кем в колечко со сваечкой поиграть.

Маринушка…

Черноглазая, чернокосая, горячая, страстная…

Только вот раньше при одной мысли о царице у него все дыбом вставало, а сейчас… шевельнулось да и опало. Может, после аркана такое?

Хорошо, что сняли его. Плохо, что наново накинуть могут.

Устя с него потребовала покамест на службу и то не ходить, больным сказаться. Илья подумал да и согласился. А вдруг повторится?

Посидит он дома, а там…

Устя так сказала: пост начнется, колдовать вдвое, втрое тяжелее будет. Недобрая ворожба своего времени требует, а иногда и места. Можно, конечно, и молитвы преодолеть, и заклятие наложить, да только сил уйдет втрое, а будет ли прок?

О чем Устинья умолчала, так это о том, что колдун себе дело и упростить может. Когда у него прядь волос Ильи окажется или капля крови… В палатах царских его и иголкой царапнут – он не заметит. И волосок снимут… тут и одного волоска хватит.

Но Устя решила промолчать.

Ни к чему брата пугать. И так пуганый.

Надолго ли еще его страха хватит?

Хотя сейчас Илья думал о Маринушке.

Думал, мечтал и понимал, что, может, дней пять, много – десять, а потом он без царицы не выдержит. А она без него?

Было и такое, царица за ним одну из своих сенных девок прислала, он к ней