Время для жизни - 2 - taramans

Потом опять подняла голову и с улыбкой спросила:

— Что? Вот прямо хочется знать, да?

Глаза ее при свете свечи мерцали, поблескивали. И эта шальная и, чего уж там, развратная улыбка на губах — не на шутку распаляли.

— Хочу…, - хрипло ответил Косов.

— А не разочаруешься во мне? А то вдруг — противно станет? — пропала улыбка с ее лица.

— Глупая… меня это очень возбуждает! — каркнул Косов.

— Ну смотри… а то… обижусь! — и снова припала, продолжая делать «комплимент».

— Может… хочешь — развернись, ну — так…, - предложил Иван, намекая на «шестьдесят девять».

Она снова оторвалась, и помотала головой:

— Плохая идея… Так я не смогу сосредоточится… ни наслаждения… ни тебе, ни мне! Лучше уж потом… ты мне сделаешь приятное!

И снова пауза.

— Так что… хочешь знать? — и снова улыбка суккубы на устах.

— Да…

— Ну ладно… тогда слушай. Только не мешай! Мне очень хорошо и очень-очень нравится!

И рваный рассказ, растянутый по времени…

— Мы с родителями жили в Оренбурге. Я там и родилась. Папенька мой, сволочь поганая, купчишкой был. Не сильно-то и великим, но во вторую гильдию был записан. А уж гонору, гонору-то было! Ни мама, ни я — для него не существовали. Только старший брат — надежда и продолжатель дела. А мы так… кухарки, горничные, и прочее… Мешались только под ногами. Шпынял он и маму, и меня. За все! Все ему было не так, и дуры мы набитые! А потом… потом и братец также себя вести стал. Так что… маму только жалко было. Но гимназию я закончила достойно.

— Но так уже мне все это… даже не надоело. Веришь, нет… я даже убить его готова была, за все его выкрутасы и издевательства. Да и братик не отставал, тоже — гад еще тот! В пятнадцатом я, после окончания гимназии и сбежала. В последний год умудрялась еще и курсы медсестер проходить. Папашка не знал, а то бы… убил, наверное. Мама… мама, наверное, догадывалась. Когда к тетке в Сызрань на лето поехала… сбежала. И до семнадцатого года — по санитарным поездам. Там быстро романтика и придурь всякая из головы вылетела. И рада бы… да только — куда возвращаться? И вот там…

Настя снова оторвала голову и, улыбаясь, посмотрела — слушают ли ее, интересно ли? Косов подтянул ее за плечи и нежно поцеловал.

— Ваня! Очень приятно, конечно, но ты мне снова мешаешь! — и вернулась к своему занятию.

— Хотя нет… это я тебе сейчас совру, что, дескать, грубые солдафоны, окопные офицеры лишили девочку невинности. Я… в общем, перед тем как сбежать… я осознанно… переспала с одним… юнкером.

Она снова засмеялась:

— Переспала! Это, конечно, было громко сказано. Все получилось и глупо, и… глупо, в общем! Он и сам-то был… неопытный. Но невинности я лишилась. Вот так… Ну что — еще не противно?

— Глупости не говори! — отозвался Иван.

Она сама подтянулась к его губам.

— Ох… какой-ты все-таки… хороший. И сладкий такой… Ну и что? Мне продолжать?

— Да. Только… а ты сверху сесть не хочешь?

Она с улыбкой задумалась:

— Вот ты… провокатор! Даже не знаю… и так хочется, и так — не в силах оторваться! Ладно… ты лежи, давай! Как решу — сама сяду…

И она продолжала.

А Косов представил, каково это было девчонке — кровь, грязь, мерзости. Шок!

— Может… не нужно… продолжать? — смутился Косов.

— Что именно? — она не поняла, — Минет? Или… рассказ?

Косов и не знал даже, стоит ли продолжать этот душевный стриптиз?

— Ты как сама?

Настя как будто прислушалась к себе, но кивнула головой:

— У меня, милый, такая шкурка наросла, что меня всем этим — сложно пробить. Или ты сейчас про минет?

И бровка так удивленно поднялась!

— Нет, не про минет! Это мне — очень нравится! Я думал, может тебе неприятно продолжать… рассказ.

Женщина засмеялась, снова приподнялась и поцеловала его:

— Ну что ты, Ваня? Это давно быльем поросло. И болячки эти зажили. И шрамы зарубцевались! Знаешь… я ведь тогда в какой-то момент и рукой на себя махнула! Этак… по-купечески — однова живем! Папашка-то — купец, в кого же мне быть? Тогда многие так жили, как будто жизнь уже прошла! Пир во время чумы…

— Судьба индейка, а жизнь — копейка! — пробормотал Иван чуть слышно.

Настя кивнула:

— Именно!

Потом подумала и все-таки «оседлала» его. Охнула, замерла, прислушиваясь к себе. И начала потихоньку двигаться.

— Как же мне хорошо с тобой, милый!

Косов приподнялся на локтях, поймал губами ее сосок и стал ласкать-покусывать. Потом обратил внимание и на второй.

— А-а-х… Да! Еще…

Потом они снова сидели на кухне, перекусывали бутербродами, запивая их коньяком. Настя была задумчива.

— Попозже картошки отварю. Селедку я купил…, - сказал ей Косов.

Женщина засмеялась:

— А я все думаю — чем так вкусно пахнет?! Какой ты… предусмотрительный и заботливый!

Затем глубоко вздохнула:

— Эх, Ванечка! Почему же ты так молод? Или я — так стара…

— Перестань! Я уже сколько раз говорил тебе, что вовсе не стара.

Настя хмыкнула в ответ.

«Строевая эта — отнимает кучу времени! Хорошо еще, что парни не бухтят, и не саботируют дополнительные занятия. Хотя… бухтят иногда, но это чаще от непонимания — зачем то или иное? А когда объяснишь — вполне нормально воспринимают. И что это — дисциплина, понимание важности, или тщеславие — посмотрите, какой я красивый? Ильичев, к примеру, да и то же Капинус — тут скорее именно тщеславие. Только тоже — разное. Степа — тот прямо светится, когда лишний раз показывает свою выправку и армейский шик. Капинус