Хроники новуса - Наталья Викторовна Бутырская

Наевшись, я спросил у хозяйки, где можно переночевать. Она лишь мотнула головой в сторону еще одной двери. Я толкнул ее и увидел пустую комнату, где, кроме трех широких лавок, больше ничего не было. На лавках уже спали какие-то люди, другие улеглись прямо на полу, завернувшись в свою же одежду поплотнее, мешки да котомки лежали у них под головами, а некоторые прижимали небогатые пожитки к груди. Видимо, тут и мне придется спать.

Я отыскал угол почище, улегся, котомку положил под голову и попытался заснуть. Но дверь то и дело хлопала, входили другие постояльцы, разговаривали меж собой, шумно укладывались, вздыхали, кашляли, шмыгали носами, громко портили воздух. От многих неприятно попахивало. За прошедший со дня смерти отчима месяц я привык засыпать в тишине и одиночестве, потому долго провалялся без сна.

Из разговоров я понял, что многие постояльцы знакомы друг с другом. У них не было иного жилья. С утра они уходили работать, а к ночи возвращались сюда, отдавая хозяйке часть заработанных медяков за вот такое немудреное пристанище. Жаль, я не узнал, почему они оказались без родни и без дома, видать, такие истории были рассказаны уже давным-давно.

Всю ночь я крепко держал свою котомку, то и дело просыпался, вздрагивал от особенно резкого всхрапа со стороны и едва провалился в сон, как постояльцы один за другим начали вставать. Поднялся и я, ощупал свои пожитки — вроде всё на месте.

За медяк хозяйка давала большую кружку молока и ломоть хлеба. Я подкрепился вместе с другими и вышел из таверны. После комнаты, где спало около двух десятков мужиков, воздух на улице показался особенно свежим, даже утренний холодок приятно бодрил. И я с улыбкой на лице пошел вслед за десятью постояльцами. Если они отыскали место, так, может, и я там пригожусь? Но они недолго шли вместе: то один, то другой сворачивал в одну из узеньких улочек и скрывался из виду.

Поняв, что толку от преследования не будет, я кое-как выбрался к Сфирровой площади. Нет, для начала нужно понять, что тут где, что можно, а что нельзя. Вот только уж больно косились на меня прохожие, особенно те, что с копьями: и на мои оборванные понизу портки, и на перемотанную грязной тряпкой ногу, и на помятую котомку за спиной. Кто возьмет такого оборванца?

Я увидел мальчонку лет пяти-шести, тоже тощего и оборванного, он бегал, цеплялся к прохожим, что выглядели чуть богаче, выпрашивал медяки, размазывая сопли по лицу. Но ревел он не по-настоящему, больше поскуливал, и стражи его не трогали, хоть он мешал добропорядочным горожанам. Последив за ним еще немного, я понял, что некоторых людей мальчонка вовсе обходит стороной.

На площади были и другие попрошайки, но они мирно сидели, выставляя напоказ свои увечья. Мальчонка больше прочих бросался в глаза. Я уверенно зашагал к нему и схватил за плечо.

— Добрый господин, подайте… — привычно захныкал он, но увидев мои босые пятки, попытался вырваться. — Пусти! Пусти, не то худо будет! Я под Вороном хожу, он тебе глаза вырвет!

— Хочешь медяк? — оборвал я его.

— Хочу!

— Знаешь, где можно достать одежду? И башмаки какие-нибудь?

— А у тебя деньги вообще есть? — подозрительно сощурился пацан.

— Есть.

— Глупости спрашивать не будешь?

— Это какие?

— К примеру, откуда эта рубаха и чьи башмаки?

Я вздохнул:

— Не буду.

Мальчонка повел меня прочь от площади. Время от времени я спрашивал у него, что это за улица, кто тут живет, чем занимаются, он неохотно рассказывал, мол, эти две улицы — под цехом ткачей, тут и стражи из цеховых, и убирают тоже из цеховых, а еще они не любят, когда незнакомцы ходят возле их домов и могут спустить собак, особенно ночью.

Почти весь город был разделен между разными цехами. Те, что почище — аптекари, стеклодувы, ткачи — живут поближе к Сфирровой площади. Строители, гончары, плотники с корзинщиками — подальше, на окраинах расположились «вонючие» цеха: кожевенники, золотари. В середине же, то есть неподалеку от площади, стоят дома бургомистра, богатых купцов, дорогие постоялые дворы для знати.

— Погодь, а кому ж мы платим подати? Разве бургомистру? — удивился я.

Все подати разделялись на две части. Малая шла хранителю корней и вообще всем служителям древу Сфирры, и с этим мне все было понятно, ведь без них ни похороны, ни свадьбу справить нельзя. Кто еще скажет древу Сфирры принять новую душу? Большая часть податей — это наша плата за землю, я это еще от отчима слышал. Мол, земля, которую пашем, не наша, нам ее дают в наем. А еще отчим говорил, что бургомистр — это кто-то вроде нашего старосты, значит, он не хозяин земли, а всего лишь тот, кто следит за порядком да говорит, как другим жить.

— Так ведь культу! — мальчишка удивился не меньше, только удивлялся он моей глупости.

— Культу? — я вспомнил, как староста сказал, будто заветные слова для того, чтоб стать новусом, знают только в культах и учат им далеко не всех.

— Ну да, культ Ревелато, по нашему выходит Открытие или вроде того.

— И чего они открывают?

— Новусов, — буркнул пацан. — Пришли!

Судя по всему, по этим улочкам, куда меня завел мелкий попрошайка, городские стражи не хаживали, да и уважающий себя цех здесь бы жить не стал, даже золотари. Возможно, когда-то здесь стояли хорошие дома и жили добропорядочные люди, но потом случился пожар, который выел большую часть улицы. Чинить стены и крыши никто не стал, выжившие жители отсюда уехали, а те, что остались, приспособились так. Я видел дыры в стенах, прикрытые какими-то деревяшками да тряпками, видел дома без крыш, но изнутри вился дымок, видел худых оборванных людей, для которых и мои портки — немалое богатство.

Впрочем, несколько домов здесь выглядели весьма неплохо. К одному из них и привел меня пацан, стукнул в дверь и крикнул:

— Ткачиха, это я, Сверчок! Покупатель к тебе!

— Заходи! — прозвенел изнутри молодой женский голос.

— Медяк давай! — Сверчок протянул грязную ручонку.

Я порылся в котомке, не доставая кошеля, вытащил оттуда медяк и кинул мальчишке.

— И это… Я поручился за тебя перед Ткачихой, а Воробей поручился за тебя передо мной. Так что ты должен Воробью,