Лекарь Империи - Сергей Витальевич Карелин

я немного обжарил на старой, чугунной сковородке с капелькой подсолнечного масла — так, для золотистой корочки и аромата. Потом залил их водой, бросил туда же целую луковицу (для навара!), пару горошин черного перца и лавровый листик, которые чудом завалялись у меня в кухонном шкафчике, и поставил на медленный огонь — пусть себе томятся, отдавая бульону весь свой вкус и аромат.

Минут через сорок, когда крылья были уже почти готовы, я аккуратно выловил их из кастрюли, чтобы не переварились и не развалились в труху. А в получившемся золотистом, ароматном бульоне отварил свои макароны-рожки.

Пока они варились, мелко покрошил вторую луковицу и пару зубчиков чеснока, обжарил их на той же сковородке до прозрачности, а потом добавил туда же готовые макарошки и разобранные на кусочки крылья.

Еще пара минут на огне, щепотка соли, немного сушеного укропа (тоже из старых запасов) — и вуаля! Простенькое, но чертовски вкусное и сытное блюдо готово! Аромат по моей скромной кухоньке разносился такой, что даже Морковка, обычно равнодушная к человеческой еде, заинтересованно подняла голову от своей миски и вопросительно мяукнула.

Я навалил себе в глубокую тарелку щедрую порцию дымящихся макарон с курицей, полил все это остатками ароматного бульона и, вооружившись ложкой, уселся за свой единственный стол.

Первый кусок… О, это была просто пища богов! После такого безумного, выматывающего дня, после всех этих нервов, криков, спасений и почти пустой «Искры» внутри, эта простая, горячая, сытная еда казалась мне вкуснее любого ресторанного деликатеса.

Я ел медленно, с наслаждением, чувствуя, как тепло и силы возвращаются в мое уставшее тело. Морковка, поняв, что ей ничего не перепадет, снова уткнулась в свою миску. В квартире стояла благословенная тишина, нарушаемая лишь моим довольным чавканьем да ее умиротворенным хрустом.

И только я проглотил очередной кусок, смакуя насыщенный куриный вкус, как прямо передо мной, на столе, материализовался тот самый говорящий бурундук.

Вот так просто — раз, и появился из ниоткуда, словно всегда тут был. Он сидел, деловито сложив свои крошечные лапки на пушистом брюшке, и внимательно, даже как-то одобрительно, смотрел на мою тарелку.

— М-да, — проскрипел он у меня в голове, отчего я едва не поперхнулся макарониной. — Готовить ты, двуногий, определенно умеешь. Даже из такой дряни, как эти ваши общипанные птеродактили, умудрился что-то съедобное сообразить. Аромат, по крайней мере, вполне себе ничего.

Я замер с ложкой на полпути ко рту. Значит, не привиделось. Он настоящий. Или я все-таки спятил окончательно.

— Так вот, — продолжил тем временем Бурундук, совершенно не обращая внимания на мой ошарашенный вид. — Я тут за тобой понаблюдал немного. Ну, как немного… весь вечер, можно сказать. И знаешь что? А ты неплох, двуногий. Очень даже неплох. Для начинающего, конечно. И с учетом того, что местные целители — это вообще какой-то цирк с конями. В общем, я тут подумал… и выбрал тебя.

Он произнес это с таким важным видом, будто только что осчастливил меня предложением руки, сердца и половины своего бурундучьего королевства в придачу.

Я медленно опустил ложку. Аппетит как-то резко пропал.

— Погоди-погоди, — я попытался собрать мысли в кучу. — Что значит «выбрал»? И кто ты такой вообще, позволь поинтересоваться?

Следующее утро. Кабинет заведующего хирургическим отделением Центральной Городской Больницы Мурома

Вениамин Петрович Преображенский, Мастер-Целитель и провинциальное светило торакальной хирургии, выглядел неважно. Ночь выдалась бессонной.

Он то и дело подходил к палате интенсивной терапии, справлялся о состоянии маленького пациента, перепроверял назначения. Утром, едва дождавшись начала рабочего дня, он решительно направился в кабинет заведующего хирургическим отделением, Игната Семеновича Киселева, тоже Мастера-Целителя, известного своим прагматизмом и чутьем на таланты.

Киселев, невысокий, полноватый мужчина с бородкой и вечно усталым, но добрым лицом, только пришел на работу и встретил его чашкой горячего травяного чая.

— Что случилось, Вениамин Петрович? — спросил он, заметив бледность и круги под глазами у коллеги. — Опять тяжелая ночка?

— Тяжелее не бывает, Игнат Семенович, — вздохнул Преображенский, принимая чашку. — Мальчишка этот, Ветров… едва не потеряли его вчера. И если бы не один… адепт со скорой…

И он подробно, не упуская деталей, рассказал Киселеву о вчерашних событиях. О том, как молодой, никому не известный практикант Илья Разумовский сначала безошибочно заподозрил у ребенка опухоль, которую проглядели все, включая его самого, Преображенского.

О том, как этот же адепт, в критический момент, когда во время операции у мальчика остановилось сердце из-за непредвиденного осложнения с блуждающим нервом, не растерялся, а буквально ворвался в операционную и, по сути, спас ребенку жизнь, указав на причину и применив какие-то свои, непонятные, но удивительно эффективные методы.

— Я сначала думал, он просто выскочка, Игнат Семенович, — закончил свой рассказ Преображенский, глядя на заведующего тяжелым взглядом. — Ну, знаете, бывают такие, нахватаются верхушек, а мнят себя гениями. А он… он действительно что-то чувствует, что-то видит, чего мы не видим. И знания у него, похоже, не по годам и не по рангу. Такая точность в диагностике, такая реакция в экстренной ситуации… Это не уровень адепта. Это уровень очень хорошего, опытного лекаря.

Киселев слушал внимательно, отхлебывая чай и задумчиво поглаживая свою седую бороду. Он всегда ценил в людях не столько ранги и регалии, сколько настоящий талант и преданность делу.

— Да, Вениамин Петрович, история, которую вы рассказали, прямо скажем, неординарная, — произнес он наконец, когда Преображенский замолчал, тяжело переводя дух. — А как он выглядит, этот ваш… Разумовский? Я что-то не припомню такого среди адептов, которых к нам на практику присылали.

Преображенский на мгновение задумался, потирая подбородок.

— Да парень как парень, Игнат Семенович, — несколько буднично ответил он. — Молодой совсем, лет двадцать пять, может, чуть больше на вид. Высокий, стройный. Светловолосый. Ничего особенного, на первый взгляд. Но вот что запомнилось — глаза у него. Очень уж внимательные. И смотрит так… прямо, не отводит. Уверенно, но без наглости. И руки у него длинные, пальцы тонкие. Хирургические, я бы сказал. А так — обычный молодой человек. Но что-то в нем есть, Игнат Семенович, что-то такое… Не по годам серьезный, что ли. И башка на плечах варит, это точно.

Киселев понимающе кивнул. Ему не нужны были цветистые эпитеты, чтобы понять суть.

— Если все действительно так, как вы рассказываете, — продолжил он свою прерванную мысль, — то этого парня, Илью Разумовского, нужно срочно забирать со скорой. Там его талант