На золотом крыльце - Евгений Адгурович Капба

Лысый одобрительно кивнул и сказал:

— Я тебя отведу в библиотеку, потом — к твоим одногруппникам, с которыми ты будешь общеобразовательные предметы посещать. Тут, конечно, фигня до лета осталась, но порядок есть порядок — школьную программу все должны пройти до конца и экзамены сдать. У тебя же типа десятый класс, выпускной?

— Типа, — откликнулся я.

Даже в школе я был перестарком, большая часть нормальных ребят заканчивала десять классов в шестнадцать лет.

Розен смотрел, как я одеваюсь, и вещал безразличным тоном:

— Ну, вот. Доучишься, потом — экзамены, потом — летняя практика. После уроков — индивидуальные занятия по развитию дара. А со следующего года уже академическая и прикладная магия, алхимия, военная подготовка и спецуха — смотря что выберешь. На самом деле, если не будешь тупить, то, даже оставшись пустоцветом, выпустишься отсюда в двадцать лет ценным специалистом! Телекинез — штука практическая, везде пригодится. Не целительский дар, конечно, но… На стройке, на войне или, наоборот — на спасательных миссиях — телекинетики нужны повсюду! Будешь при деньгах, при уважении! Зачетно?

— Зачетно, — мне оставалось только согласиться.

Пока он говорил, я и в туалет успел сходить, и морду лица умыть, и вообще был готов действовать! Но Розен снова оказался недоволен:

— Есть ли у тебя рюкзак или хотя бы торба какая — можно не спрашивать, да?

Ну, вот умеют иногда люди бесить, а? Недаром Ярлак — урук из охраны — любил повторять приговорку: «люди — говно на блюде». Прав был, орочья рожа!

— Папа у меня — засранец, маму я десять лет не видел, деду Косте и бабе Васе передачи мне передавать запрещено, — сказал я. — Я голодранец. У меня, кроме хрена, рук, ног и гетерохромии, нет нифига. Это понятно?

— А почему баба — Вася? — спросил Розен, как будто это было самое важное из всего, что я услышал.

— Потому что Василиса, — ответил я, едва сдерживая раздражение.

— Надо через студсовет тебе хоть матпомощь какую выбить, а? — почесал лысину Денис. — Нехорошо как-то.

— Падажжи, — сказал я, снова вспоминая уруков и их неподражаемую манеру вести дела. — Освоюсь — сам заработаю. Или завоюю честным разбоем. Пакет найдем?

— Какой пакет? — моргнул лысый целитель.

— С ручками!

— А…

— О, Господи… Возьму учебники, принесу сюда, положу в тумбочку. Выберу те, что нужны на сегодня, положу их в пакет, вместе с тетрадками. И пойду на занятия!

— А ручки ты куда положишь? — поинтересовался Денис с очень серьезным лицом.

— За ухо, — чеканно ответил я. — За одно ухо — ручку, за другую — карандаш, со стеркой. А вместо линейки буду краешком учебника пользоваться, потому что линейки, сударь мой Розен, у меня тоже нет. Потому что я — голодранец!

— Вопросов больше не имею. Очевидно — ты знаешь, что делаешь, сударь Титов. Ты разумный человек, с тобой приятно иметь дело, — с самым безмятежным видом покивал Розен. — Пойдем в библиотеку!

И я шел за ним в библиотеку и грыз яблоко, и думал о том, что зубной щетки и пасты у меня тоже нет. И что работу нужно искать срочно. А о соседе-эльфе, который так пока в комнату и не вернулся, я не думал.

* * *

Полиэтиленовый пакет мне нашли в библиотеке, с надписью на кириллице «АТМАНОВСКИЕ КУЛАЧКИ» и логотипом этого самого массового в Государстве Российском чемпионата по национальным видам спорта.

Вообще, столько кириллических надписей, как за мое короткое время пребывания в колледже, я, кажется, за всю жизнь не видал. Нет, у деда Кости в библиотеке имелось много старинных фолиантов с дореформенной грамматикой, и церковь тоже сохраняла старый алфавит, но мы же в двадцать первом веке живем, в конце концов! Все давно на новолатинские буквы перешли, в конце концов — претендуешь на звание Третьей Империи Людей — соответствуй! А тут — все эти твердые и мягкие знаки, и все такое прочее… Я понимаю, но не принимаю, так бы сказала баба Вася.

Атмановские кулачки — это понятно, они за традиции и преемственность поколений, но в колледже-то зачем? Тут едва ли не каждая вывеска была двумя шрифтами: латиницей и кириллицей. Может, у магов такой прикол был — туману наводить? Или в этом имелся некий сакральный смысл?

В общем, я сгонял в комнату, оставил там все лишнее и с четырьмя учебниками, несколькими тетрадками и ручкой — за ухом — отправился на занятия, они тут начинались в девять утра, и у меня в запасе имелось аж пятнадцать минут.

И я, конечно, опоздал.

Почему? Да потому, что у них тут одних учебных корпусов четыре штуки, и в каждом из них есть аудитория 2−1! Я дважды промазал, и везде на меня шикали и говорили, что здесь занимается кто-то другой. Да я и так это видел: первый раз я попал на младших — там была ребятня лет четырнадцати, скороспелки, второй раз — на однокашников Розена, и там на меня шикал уже он сам и закатывал глаза.

А в третий я попал к своим.

— Это, наверное, новенький, — проговорила учительница, которая стояла у доски.

Она тоже оказалась одета в серый френч и в строгую юбку, но я почему-то точно знал: ничего магического в этой женщине не было. Просто — математичка, вот и все. Хотя прическа у нее — просто сказочная, это стоило признать.

— Итак, я вхожу… — заявила она, глядя на меня.

Я смотрел на нее и понять не мог, что за дичь она несет.

— Я вхожу! — продолжила хмурить брови учительница.

— Тебе надо войти и извиниться, — громким шепотом подсказала мне кудрявенькая брюнеточка с первой парты, у самой двери.

— А, так это типая́вхожу, а не она? — мои брови поползли вверх. — Принял, понял. Внимание! Я вхожу. И извиняюсь.

Перешагнув через порог, я проговорил:

— Извините за опоздание, получал учебники в библиотеке, а потом искал корпус и аудиторию. Я только вчера вечером прибыл, не успел освоиться. Меня зовут Михаил Титов, и я…

— И вы, Михаил Титов, кладете свои шерстяные вещи на парту рядом с Ермоловой, выходите к доске и показываете: что я могу! —